Земля вращается со скрипом (сборник)

В конце концов он умелый художественный руководи­тель. И под его руководством корабль под названием «Чер­ный карат» плывет. Постоянно тонет, но плывет.

Глава четвертая

 Режим дня

Каждый мой день расписан по часам. Не буквально, ко­нечно. А в общем. Из крепких объятий Морфея меня выхватывает телефон­ный будильник. В пять сорок пять.

Чтоб окончательно проснуться, шлепаю под душ.

А после - кофе. Пара сигарет.

В ожидании такси пишу пародию для ПэМээС. (Есть у нас такая рубрика на «Европе». Сия аббревиатура расшифровы­вается как: «популярно-масові співи». Пародию поем под зву­ки расстроенной гитары.)

К примеру, на песню «Одинокая гармонь»:

Снова замерло все до рассвета. Ночь тиха. На груди дремлет кот. Слышно лишь, за стеной у соседа, Кто-то девушке спать не дает.

Стонет бедная так безутешно. Прерывать ее стоны грешно. Потому что я понял, конечно, Что не плохо ей, а хорошо.

Мне бы тоже такую девчушку. Не давал бы я тоже ей спать. А пока я достану чекушку И под стоны начну выпивать.

Или вот на самую популярную песню Митяева:

Однажды в вытрезвитель меня забрали лично. Народу было много: со всех концов стеклись. Но я, не унывая, запел оптимистично: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

Сосед недавно помер. Старик такой приличный. Пошел я на поминки. Все было зашибись. Но после третьей рюмки запел оптимистично: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались».

В шесть тридцать машина у подъезда. Еду на радио. А там соведущие - Лирчук и Владина. С ними я работаю с семи до десяти в образе шепелявого дяди Гриши.

Дядя Гриша - старик-алкоголик. Под маской этого персо­нажа я могу говорить в эфире что угодно. Дядя Гриша -хмельной глас народа. Бесцензурный рупор нашей эпохи. Яркий представитель низших слоев населения, и на все име­ет собственное мнение.

После радио, если нет съемок или репетиции, возвраща­юсь домой, чтобы поесть и в идеале вздремнуть.

Ну, а по вечерам, кроме вечера понедельника, у меня ли­бо спектакль, либо репетиция, либо халтура на корпоративе. Домой прихожу поздно. Часов в одиннадцать. Ужин на столе.

В полночь я отключаюсь.

И так день за днем.

Самое счастливое время для меня наступает в дни съе­мок. Сыграл свою сцену, взял записную книжку, уселся где-нибудь в уголочке - пишешь. Пишешь, пока меняют свет или снимается чужая сцена; пока не позовут на площадку в кадр. Отснялся и снова пишешь. И так по кругу целый день. Два любимейших дела попеременно. С удовольствием занимаясь одним, отдыхаешь от другого: чай-кофе-сигареты... В сере­дине дня привозят неплохой обед из трех блюд... Вечером от­возят на машине домой... Благодать.

Глава пятая

Начало пути

До трех с половиной лет я упорно молчал. Совсем. Я мог улыбнуться, рассмеяться, нахмуриться или заплакать, но при этом не делал ни малейшей попытки произнести хоть слово.

И вот однажды мать стала одевать меня на улицу, но я от­вел ее руку в сторону и довольно внятно произнес:

-Я сам.

Это не означает, что с самого детства я был чрезвычайно самостоятельным. Это вообще ничего не означает.

Одна моя знакомая тоже долго не говорила, а когда была с мамой на базаре, громко спросила у торговца арбузов:

- А почем картошка?

Зато читать и писать я начал очень рано. Задолго до шко­лы. Сестра научила. А уж в самой школе я принялся за сочи­нительство. Прекрасно помню свое первое художественное произведение в прозе. Эдакий вольный пересказ какого-то фильма о служебной милицейской собаке.

Тот маленький рассказ на две страницы я написал во втором классе. Тетрадь с этим рассказом и первыми стихами попала к учительнице. Она попросила дать ей тет­радь на некоторое время, обещала после «продленки» отдать.

На переменках я видел, как она листала мою тетрадь и за­читывала вслух отдельные места своим подругам. Они хохо­тали. Я недоумевал. Ведь рассказ был очень грустным: соба­ка в финале геройски погибала, сраженная бандитской пу­лей.

И над стихами, казалось мне, они смеяться не могли. Что смешного, думал я, в таких, например, строчках:

Я летал над морями,

над лесами и полями

И везде я видел мир, мир, мир!

Или вот еще стихотворение тех лет: