Земля зеленая

— Ерунда это, а не лавка! — сердито оборвал его хозяин Бривиней. — Нашелся тоже лавочник! Что у него есть в этой спичечной лавчонке? Я к нему не ходил и ходить не буду. Нынче еще в Клидзине Васерман смеялся: «Скажи Миезису, чтобы кельню не промотал, на будущий год придется в город идти, новую покупать».

Все усиливающийся грохот прервал беседу. Навстречу со станции неслись четыре легковых извозчика с пассажирами и кладью. Лошади слабосильные, костлявые, лохматые, упряжь рваная, на живую нитку кое-как зачиненная и едва наброшенная. У переднего сивого отвязалась узда и хлестала по ногам, задний вороной — хромой, дуга на нем так шаталась, что казалось, вот-вот свалится. К кузовам приделаны крылья, чтобы грязь с колес не брызгала. Возчики, примостившись сбоку на передках, дергали вожжами, понукали, щелкали кнутами, один даже встал на ноги и, подавшись вперед, хлестал лошадь концами вожжей. Неслись так, точно в Клидзине пожар, а они тушить спешат. Подпрыгивали узлы и свертки, подпрыгивали и пассажиры, держась за грядки. Машка, заранее свернувшая на самый край дороги, шагала тихо, прижав уши, но когда лошади проносились мимо, тянулась укусить. Сердился и ее хозяин, — серое облако пыли кучилось по дороге до самой станции, ельник по правую сторону стал совсем серым, из-за пыли и запаха дегтя нечем было дышать.

— Черти этакие! Едут, словно вся дорога для них одних. А ты, как шут какой, плетись сторонкой.

— Сами виноваты! — осмелился возразить шорник. — Будь у меня лошадь, я бы им свернул! Кнутом бы по глазам! Разве не известно право ездока — одна половина дороги тебе, другая — мне! От этого волостного старшины Рийниека никакого толку. Разве это порядок: дорогу разбивают, мосты ломают, а чинить должна волость.

Бривинь засопел.

— Рийниек… От этого Волосатого никогда толку не было…

Видно, разговор задел Ванага за живое, и Прейман, обернувшись, ждал, что еще скажет хозяин Бривиней, так как беседа о Рийниеке никогда не бывала краткой. Но на этот раз Ванаг, насупившись, молчал. А между тем они приближались к станции, в поле зрения все время появлялось что-то новое.

Вниз по реке от косогора до ельника по обе стороны дороги лежали поля почтмейстера Бренфельда. Только небольшой участок земли засажен картофелем, все остальное засеяно овсом, будет что насыпать в ясли десяти почтовым рысакам. Навозу в его конюшнях всегда хватает, поэтому поле зеленело, словно дерн, и ветер гнал по нему мелкую зыбь.

Наискось от ельника, доходившего до большака, на широкой поляне свалены завезенные еще зимой бревна и осиновые чурки для резки кровельных дранок, за красными штабелями кирпичей поднимались груды гравия и щебня, а двое мальчишек все еще подвозили с реки булыжник и куски известняка. Фабрикант Грейнер, владелец Айзлакстского стекольного завода, что неподалеку от дивайских Бривиней, строил здесь дом.

С косогора страшно повалил дым, должно быть, кто-то из станционных пурников[15] вырыл яму и обжигал известь на постройку домишка. У подошвы Сердце-горы плиты размытого Диваей известняка слоистее и хуже тех, что ломали в имении у Даугавы, но и они годились в дело.

По обе стороны дороги лежало еще три-четыре кучи нетолстых бревен, гравия и расколотых пополам кирпичей. Бривинь кивнул:

— Город строится.

Прейман раскатисто рассмеялся.

— Хутор нищих строится! Но знаю, чего помещик смотрит: подпустил этих лачужников к самому большаку, — ведь все мимо ездят, это всем на смех.

— Разве это лачужники? — подтрунивал Ванаг. — Чем не собственники, у них пожизненная аренда, кунтрак на девяносто девять лет. А Зиверсу лишь бы деньги! Кто еще будет платить ему по пятнадцати рублей за пурвиету!

— Ну и земля, — как в саду! Годами ее удобряли навозом из конюшен Бремнеля!

— Тут парники только можно разбить, вот и все. С одной пурвиеты человек не проживет. Кто знает какое-нибудь ремесло, может, и продержится, а другие вшей станут кормить, с голоду подохнут.

Первым выстроил домик у дороги со стороны реки сапожник Грин. Хоть, правда, трудно было назвать домом это строение, длиной в полторы железнодорожных шпалы, с крышей из обрывков кровельного толя, с содранной неизвестно откуда жестяной трубой, вместо кирпичной. В маленьком окне красовался новый сапог, и над косяком двери на неструганой доске синей краской было намалевано некое подобие сапога. Домишко стоял так близко от дороги, что слякоть в дождливую погоду стекала по отлогой насыпи до самого порога.

— Если кто из клидзиньских извозчиков заденет концом оси, весь дворец с обоими сапогами развалится, — сказал Ванаг.

Прейман открыл было рот для «большого» смеха, но вовремя сдержался. За открытой дверью у низкого столика, заваленного инструментами, сидел Грин. Тщедушный и серенький, повязанный передником, он держал на коленях плоский камень и сердито колотил молотком по куску подошвенной кожи.