Земля Злого Духа

– Да мы не хуже, – закинув за плечи косу, согласилась цыганистая Глафира. – Что нам, мужиков не найти? Вон, так и смотрят.

Худенькая Устинья закрестилась:

– Что вы такое говорите-то, а? Неужто чести девичьей захотели лишиться? Не пойми с кем… Ну, лишитеся… а потом? Стыд ведь! Срам! А потом, когда домой вернемся…

– А кто тебе сказал, что мы домой вернемся, чудо?! – вызверилась вдруг Олена. – Ты глянь, вчера чудовища чуть нас не сожрали, да тут много таких, и чем дальше, тем больше будет! И кто знает, что там еще впереди? А ты говоришь, домой… Вдруг да… Так и умереть – девственными? Я не хочу! Пусть и стыд, и срам – не хочу, и все! – Девушка уже почти кричала, из темных, с пушистыми загнутыми ресницами, глаз ее катились злые слезы. – Надоело! Все надоело, все! И поход этот, и страх, и то, и – несмотря на стольких мужиков рядом – безмужичье! Мы что, монахини, что ли? Жара эта надоела, косы… Вон Настька – умная… Знаете что, я тоже сейчас косу обрежу! И рубаху – снизу – повыше колен. Что глаза пялите? Потом уж вся изошла, жарко. Аксинья, дай-ка нож…

Олена хватанула острым клинком по толстой своей косе, обрезала… разлетелись темные волосы по плечам… То же самое мигом проделал и Глафира и, чуть подумав, конопатенькая Федора.

– Ну, теперь, девки, – рубахи!

Обрезали и рубахи все трое: Олена, Глафира, Федора…

А вот Устинья – не стала. Уселась в песок, уткнула в колени голову и горько заплакала. Худенькие плечи ее задрожали:

– Ой, девы-ы-ы… Что ж вы такие бесчестные-то, спаси вас Господь…

– Да не реви ты! Лучше делай как мы.

– Пусть ревет! – Олена жестко прищурилась и вдруг ухмыльнулась. – А ну-ко, девки, дайте мне ножик… И эту дуру подержите чуток… ага!

Сверкнул на солнце клинок – полетела в песок темно-русая коса Устиньи, мстительная Олена нарочно обрезала коротко, чуть ли не по самую шею. А потом – и рубаху – чуть ли не по самое то… Ну, не по самое, но гораздо выше колен, гораздо…

– У-у-у-у! – Устинья забилась в истерике. – Зачем вы, девы… Зачем? Я не пойду… никуда не пойду… такая… лучше утоплюсь!

Вырвалась, с неожиданной силою вырвалась – да бросилась было в озеро… Олена едва успела поставить подножку – и девушка свалилась в песок.

С укоризной взглянув на Олену, Глафира с Федорой принялись наперебой утешать:

– Ну, Устиньюшка, не горюй, не плачь – слезами-то не поможешь. И об утопленье – не думай, сама ведаешь: грех то! Большой грех! Неужто греховодницей помереть хочешь? Не хочешь ведь? Нет? Вот и ладненько. Ну, вставай уже, побредем за водицей, а то не дождутся.

Устинья покорно поднялась, с обрезанной косою, в оборванной короткой рубашке, взялась за кадку вместе с конопатенькою Федорою, понесла. Не плакала уже, но всю дорогу шла молча, глядя невидящими глазами бог знает куда.

– Э-эй, ты только не спотыкайся, Устинья!

Двое молодых нахальных парней во главе с Олисеем Мокеевым оторвались от других охотников – у нас, мол, свои утки – и быстро зашагали куда-то по низкому, густо заросшему камышом берегу.

– А мы куда идем-то, Олисее? – спросил один из парней – Кайлов Никеша, из недавних казаков, из строгановских, ни крымских татар, ни ливонской войны не видавший.

Так-то парень хоть куда – высокий, волосы русые, – вот только малость прыщав, да и бородка в крошках, и взгляд вечно виляет.

Второй, Онисим Гречин, тоже поддержал:

– Да, Олисей, – куда?

Дружок Никеши Онисим – из чусовских – росточком не удался, зато в плечах словно сажень косая. Коренаст, крепок, силен, а вот лицо совсем иное – узкое, будто у давно не кормленной лошади. Худое, недоброе с виду лицо.

А сам-то Олисей – круглолицый, красивый, девки заглядывались, а чего ж!

– Куда надо, туда и идем, – не оборачиваясь, бросил Мокеев. – Родничок я вчера заприметил. Не токмо я один, девки тоже видели – неужто за водой не пойдут? А тут – мы! Здрасьте, мол, давненько не виделись.

– Что, толоки устроим? – испуганно прищурился Гречин. – Все втроем навалимся?

Олисей ухмыльнулся и хмыкнул:

– А что, страх берет?

– Конечно, берет, – угрюмо кивнул Онисим, шерясь щербатым ртом с выбитым в жестокой кабацкой драке зубом. – Атаман приказал девок не трогать. И что с нами будет, коли мы на приказ сей наплюем?

Сбавив шаг, Мокеев неожиданно рассмеялся:

– А мы и не наплюем. Эх, дурак ты, Онисим, ну, как есть – дурень. Кто ж тебе сказал, что мы силком девок брать будем? Все по согласию, в охотку, лаской.

– Дак как же лаской-то? – непонимающе хмурился Гречин. – Ведь не захотят?

– Нет, ну дура-а-к! – сплюнув, снова захохотал Олисей. – И в кого ты такой дурень, Онисим? У тя глаз нет, что ли? Ты не видал, как на нас девы посматривают? Не все, да, но ведь есть и те, что смотрят… что перезрели уже давно, груди вон, словно дыньки спелые, через рубахи ломятся – так мужика испробовать охота! А нету! Атаман не велит забижать, не разрешает. А мы забижать не будем! Просто поговорим… договоримся… Только – тсс! Никому об этом. Чай, и иные охотники найдутся.