Земляки

— Что, опять договор нарушать?!! — Казик вскакивает. — Я ему покажу, как над пленным измываться! Ишь, вздумал силой заставлять врагу служить! Витя, давай винтовку!

Забыв про полотенце на шее, Казик подбегает к забору с винтовкой наизготовке. Кекешко, отчаянно крикнув, подымает руки вверх, и таз с бельем летит на землю.

Ядька, расправляющая на веревке простыню, ничего этого не видит, и Витя, чтобы предостеречь ее, истошно кричит: «Ядька!» Она выглядывает из-за простыни в ту самую минуту, когда гремит выстрел. Секунда — и ее лицо исчезает за развешенным бельем. Слышен крик ужаса, Витя бросается вперед, но, видя, как под простыней быстро мелькают ноги бегущей к дому Ядьки, останавливается.

— Тятя, прячься! — кричит он теперь отцу, потому что выскочивший из дома Каргуль, не целясь, стреляет в Казика.

Звякнуло стоящее на крылечке ведро, струйкой побежала вода из него. Казик бочком пробирается к кухне.

— Обратно война? — без особого любопытства спрашивает бабка.

— Из-за кота!

— От кота даже на воротник меха не осталось! — сообщает, вбегая в кухню, разгоряченный Витя.

— Жаль, на поясницу класть сгодился бы, ежели ревматизм схватит, — огорченно вздыхает Казик.

Бабка собирается выйти во двор, но свист пуль заставляет ее попятиться от дверей. На порог кухни сыплются щепки от дверной рамы.

— Четвертая война при моей жизни, и две из них мировые были… — задумчиво говорит бабка.

— Так ведь дело-то к лучшему идет! — разъясняет ей Казик. — Начали мы с Каргулем косой воевать, а кончим порохом!

Осень. У распахнутых ворот Казиковой стодолы стоит прислоненная к стене винтовка. Казик с Витей машут цепами. В такт их ударам подскакивает на крыше стодолы черепица: брынь-брынь, луп-луп, брынь-брынь, луп-луп…

Витя останавливается первым, отирает с лица пот.

— Поясница-то, она голос подает, — вздыхает он, глядя на стоящую во дворе Каргулей молотилку.

— С восьми гектаров обмолотить — это тебе не с полморга урожай, как раньше! — Казик смотрит на копну колосьев, ожидающих обмолота, — Ежели бы мой тятя столько зерна увидели да услышали бы, кто это все его, — наверное, заплакали бы, а потом померли, молотивши…

Пока они разговаривают, слышатся удары цепов из стодолы Каргулей. Вите видна отсюда Ядька, которая вышла на крыльцо и сушит длинные, распущенные по спине мокрые волосы.

— Витя, может, хватит уже глазеть туда?

— Ой, тятя, никак досыта не насмотрюсь!

— А чего это ты такой голодный?

— Потому как вот я смотрю и вижу: есть на чего смотреть!

— Ты должен ненавидеть все Каргулево племя! Тем более оно неуклонно к совершеннолетию идет!

— Так я же и смотрю, чтоб ненавидеть! Я, тятенька, себе все твержу да твержу: «Это Ядька Каргулева», а вот насмотрюсь этак-то, и она мне ночью еще снится. Я ее тогда так ненавижу, так ненавижу!..

Поглядев на сына исподлобья, Казик молча отталкивает его на свое место в глубину стодолы, а сам становится у дверей и, сплюнув на ладони, берется за цеп. Снова постукивает на крыше черепица.

Вечорек, который пришел полюбоваться их работой, с восхищением говорит:

— Любо-дорого поглядеть, как это у вас выходит!

Казик протягивает ему цеп, предлагая попробовать самому. Вечорек, неловко размахнувшись, попадает цепом по стене в углу стодолы. Казик от души хохочет.

Однако, прислушавшись к чему-то, старик принимается бить еще и еще в то же самое место.

— Кирку! — вдруг командует он, отгребая солому и насыпавшийся со стены кирпич.

С первых же ударов кирка натыкается на что-то металлическое.

— Может, мина? — тревожится Казик.

Витя просовывает в образовавшееся отверстие руку.

— Какой-то ящик, — сообщает он. — Может, золото?

Они разгребают землю, вытаскивают ящик, напоминающий небольшой гроб. Срывают с него крышку и с удивлением глядят на обернутый в масляные тряпки электрический мотор.

— Что за черт! Первый раз в жизни такое вижу! — Казик со всех сторон обходит ящик.

— Так у нас же свету не было, а с керосина такие не работают, их для электричества делают! — С восхищением щупает мотор Витя. — Теперь только ремень на него надеть да в молотилку запрячь — и знай попивай пиво. Руки в брюки, а мешки сами насыплются!

Вдруг Витя бросается к воротам.

— Ты куда?

— У Каргуля и ремень и молотилка есть…

— А это выкинуть вон! — обрадованный Вечорек хочет сломать цеп.

Казик вырывает у него цеп и протягивает сыну.

— Держи и бей как полагается, а не то сам бит будешь! — И, обернувшись к Вечореку, говорит с досадой: — Повыдумали эти дурацкие машины! У немцев силы в руках не было, вот и выдумали…

Казик и Витя начинают снова молотить, поекивая от натуги. С соседнего двора также доносится: луп-луп, луп-луп…

Вечорек недоумевающе качает головой: никак не поймет старик странных обычаев этих поляков-переселенцев.

Стук цепов заполняет все вокруг, отражается эхом от стен домов. Со стороны каргулевского двора через дыру в заборе пытается пролезть толстяк войт. Просунув голову и плечи, он застревает и, хотя и сопит во всю, не может сдвинуться ни туда, ни обратно. Подоспевший Витя перетягивает представителя власти на Павляков двор.