Земляки по разуму

— Все-таки он ее бросил! И время же выбрал, гад! Ну да ладно, черт с ним! От алиментов он никуда не денется… Что случилось с Марией? С ребенком все в порядке? Только честно!

Самохин, сообразив, что буйная женская фантазия не идет ни в какое сравнение со скудным воображением мужчины, будь тот хоть семи пядей во лбу, пригладил свои волосы, путая пяди с прядями, и вздохнул с облегчением, не ускользнувшим от бдительных глаз Натальи Григорьевны. Их зрачки снова вопросительно расширились. Впрочем, это вполне могло быть следствием изменения яркости освещения, когда собеседник наклонился к ней и произнес:

— Don’t worry… — он осекся и продолжил на более распространенном в родном регионе языке. — С ними обоими все в порядке… Ну, почти. Будет лучше, если я вас к ним отвезу.

Наталья Григорьевна безропотно дала себя одеть, посадить в машину и заговорила только у ворот поликлиники, что, однако, не помешало ее словам произвести в сознании Самохина, едва успевшего восстановить душевное равновесие, эффект разорвавшейся бомбы:

— Если ты мне поможешь отомстить, то я тебя усыновлю.

Димка издал нечленораздельный звук, словно на его шее затянулся аркан, а пассажирка продолжала:

— Я думаю, что этот подонок снова поднял руку на мою беспомощную дочь и, можешь не сомневаться, я его не только из Бразилии, я его из-под земли достану и туда же закопаю. А ребенку будет нужен отец! Согласен?

— Копать? — Димке очень-очень захотелось продавать тухлую рыбу обезьянам бразильской сельвы до конца дней своих.

— И копать тоже!..

Наталья Григорьевна смотрела прямо перед собой, и ее профиль отливал мрамором памятника окончательному приговору, который даже в небесной канцелярии обжалованию не подлежал.

Самохину стало жутко не по себе, словно уже стоял с лопатой в стертых до крови руках над могилой друга, а рядом реял призрак спятившего Горелова, который венчал его, Димку, с Марией, совмещая по ходу дела этот ритуал с отпеванием Семена.

Противоестественная картина все еще стояла перед остекленевшим внутренним взором и хриплый внутренний голос продолжал бормотать на внутреннее ухо: «Согласен ли ты взять в жены вдову невинно убиенного раба Божьего, земля ему пухом…», когда Самохин остановился у центрального входа и с трудом нашел в себе силы пробормотать:

— Третий этаж, седьмая палата.

Вылезая из машины, теща Саньковского буркнула:

— Счастливые номерки, ничего не скажешь, — и, смерив водителя взглядом плотника, снимающего мерку, добавила безо всякого перехода. — На твоем месте я бы подумала о принятии моего предложения.

И ушла, а Самохину стало до слез жалко своего друга, и он не в первый раз тут же раскаялся, что не находится сейчас рядом с ним.

В безжизненном свете больничных фонарей плавно кружился снег — замерзшие слезы звезд.

* * *

Четверг, 21 декабря 1995 года

Уже вторую неделю кряду Семену Саньковскому снилась водка. Просто уму непостижимо, насколько этот продукт оказался необходимым в подпространстве. Будущий отец грезил о нем емкостями, вмещавшими поначалу десятки, а затем и сотни декалитров горячительного напитка. Водка снилась ему фонтанами, ручьями, озерами, к которым он благодарно припадал, иногда напиваясь во сне до положения риз, когда, проснувшись, в буквальном смысле не мог стоять на ногах. Это, с одной стороны, пробуждало в нем признательность к родному организму, который достигал подобного эффекта единственно благодаря самовнушению, но с другой — наталкивало на мысль, что он рискует стать первым астронавтом, спившимся во сне. Впрочем, подобное положение дел не мешало Семену вспоминать во время бодрствования свои былые полеты, когда в теплой компании была раздавлена не одна бутылочка. Саньковский едва не плакал, когда в памяти всплывали лица Горелова и майора Вуйко, потому что людям свойственно забывать все неприятное, случившееся в прошлом. В немалой степени этому же способствовала и кислая рожа сидевшего на хлебе и воде Длинного, которая приобрела удивительное сходство с веником. В противоположность легендарному князю Гвидону, он, оказавшись в схожем положении, худел не по дням, а по часам. Его впалые щеки заросли клочковатой рыжей бородой, а взгляд обзавелся специфическим блеском, абсолютно независящим от освещения и наталкивающим на мысль, что если глаза — зеркало души, то отсутствие перед ними золотых рыбок способно сжечь ее, бессмертную, дотла. Очень бывало Семену неприятно наталкиваться в темноте на две фосфоресцирующие точки, словно два маленьких автогена прожигающие его насквозь. «Нет, не зря, — думалось тогда ему, — существует на Востоке секта, практикующая лечение, основанное исключительно на глотании живых золотых рыбок. Совсем не зря…»

Общаться друзья перестали дней десять назад, когда Длинный, заметив, что Саньковский в очередной раз собирается предпринять недвусмысленную попытку открыть консервы и приступить к пожиранию рыбы, злобно фыркнул в ответ на приглашение и отполз к иллюминатору.