Земляничная поляна

— Хватит паясничать, — следовал удар указкой по столу. — Это урок, а не балаган. Тебе что, одной двойки

— А при чем здесь двойка? — обиженно недоумевал ученик.

— Вы поглядите на это создание, — взывала к захлебывающемуся в смехе классу Надежда Павловна. — Он еще осмеливается заявлять, что его двойка ни при чем!

Создание обиженно опускало голову и сосредоточен-п рассматривало исцарапанные носки ботинок и что–то доверчиво бормотало, обращаясь к ним. Даже отправленное — опять–таки жестом — на место оскорбленное создание продолжало тихо делиться своими обидами лишь с обувью…

— Повторяю еще раз, — дождавшись тишины, говорила литераторша, — в правиле о суффиксе «ян» у прилагательных есть исключения. Запомнить эти исключения очень просто, стоит только взглянуть па окно. Оно и стекл–янн–ое, и дерев–янн–ое, и олов–янн–ое…

— А при чем здесь олово? — слышалось с задней парты.

— Да, оловянными бывают только солдатики, а замки на окне металлические, — добавляли с третьей колонки.

— Раньше делали оловянными, — неуверенно поясняла Наденька, отворачиваясь к окну. — Да и какая разница, запомните, да и все тут. Я учила это правило в эвакуации, — медленно произносила Наденька, и мы замолкали, потому что знали — прелюдия со склеротиком закончилась и теперь все будут жалеть, что до конца урока только пятнадцать минут, ведь начнется рассказ о том времени. Туда, в далекое время, мы и хотели, чтобы она увела нас. Но признаться в этом не отважились ни мы, пи она. Почему?

Я смотрю на хрупкий каркас окна в доме тети Ани, и оно кажется мне особенным. Ведь оно исключение из правил, правда лишь грамматики русского языка. А вдруг и еще каких–нибудь?

ВРЕМЯ КРАСНОГО НЕБА

Вместо слона на дороге неожиданно появилась Катя.

Мы с Прошей стояли как раз у поворота, и я возился с поводком. Она подошла и сказала: «Привет» — так, будто никуда не уезжала. Присела и стала трепать Прошу, спрашивать его, соскучился ли он и чем все время он занимался.

О. ч‑то здесь при чем? Не он ведь ждал ее пять бесконечно долгих дней…

И вот опять дорога па Черную речку. Катька рассказывает о своем двоюродном брате, приехавшем в гости. Это из–за него она провела в городе лишние топ дни. Смеясь рассказывает, инк этот брат, а он старше па целый год, всего боится н сбо всем енрашнпает. Си никогда до этого не был в большом городе. В Эрмитаже ему понравилось так, что он ни за что не хотел уходить оттуда.

Я спрашиваю, была ли она на третьем этаже и видела ли Гогена. Конечно, спрашивая, надо употребить множественное число, но мне так не хочется объединять ее с каким–то братом. Вот если бы он был сестрой…

— Это у которого все наоборот? — уточняет Катька после того, как я объясняю, кого имею в виду.

— Наоборот? — Я протягиваю ей руку и помогаю перепрыгнуть через канаву. — Что наоборот?

— Ну все, — она ловко увертывается от пышного куста крапивы. — Ну все, — повторяет она и, запрокинув голозу, начинает кружиться. — Моя бабушка в таких случаях говорит — не как у людей.

— А как должно быть у людей?

Катька перестает кружиться и улыбается. Но как–то грустно.

— Наверное, так, как есть на самом деле, — говорит она.

— Понимаешь, — начинаю я, ко Катька, слозно не услышав моей реплики, продолжает:

— У исто красное небо и голубые деревья.

— Да, но это не наоборот.

— Но ведь это он делал нарочно! — настаивает Катька.

— Просто он так чувствовал… — начинаю я и ке знаю, как продолжить.

— Странные люди художники, — говорит Катька, замолкает и спустя несколько секунд спрашивает: — А если ты станешь художником, настоящим, ты тоже будешь рисовать красное небо?

Я молчу.

— Ведь так не бывает, — недоуменно бормочет она, — надо рисовать то, что видишь.

— Но иногда чувствуешь то, чего не видишь и нельзя увидеть, — говорю я. Это чужие слова. Их часто произносил наш учитель в студии. «Но ведь слова, как и небо, у нас одни», — оправдываю я плагиат.

У Большого камня, вросшего в берег речки, я спускаю Прошу с поводка, предварительно швырнув на противоположный берег корягу. Пес стремглав бросается в воду.

Катька снова говорит о брате, о поездке и опять о брате. Слушаю и пытаюсь разобраться в том, почему мне совсем не хотелось браться за кисть во время Кать–кнного отсутствия, хотя я клятвенно обещал нашему Александру Степановичу делать эскизы и зарисовки каждый день, а теперь мне хочется попробовать написать красное небо. Хотя небо остается голубым с плывущими высоко–высоко перьями облаков.

— Нам пора, — говорит Катька и сгибает в локте левую руку.

Я замечаю на запястье часы и понимаю, что надо спросить, откуда они у нее появились, но не успеваю, потому что Катька говорит сама:

— Это мне мама подарила.

— А я свои сломал, — вру я.

Катька молчит и затем очень тихо говорит:

— Все–таки это ужасная вещь, — и опять впивается взглядом в циферблат.

— Почему?

— Как они могут показывать время?

— А как показывают весы вес?

— Но ведь время невидимое. И неосязаемое. И очень быстрое. Мне кажется, оно везде и всюду, как воздух, И его невозможно поймать.

— Они идут вместе с ним, — говорю я, — подстраиваются под его ритм. Время идет, и часы идут.