Земляничная поляна

— Когда ты вернешься в город, — виновато улыбаясь, говорила ома, — позвонишь мне в Кишинев, и я, может быть, удеру дня на три–четыре в Москву. И тогда…

Я понимал, что она сама не верит тому, что говорит, но продолжал согласно кивать головой, когда речь зашла о будущих походах в Третьяковку, в Кремль, о поездках в Абрамцево и Загорск.

В ночной тишине все ярче и ярче набухала луна. На ней отчетливо начали проступать пятна, которые, по всей видимости, и были лунными морями. Затем проступили светлые морщины-лунные горы. Глядя на эту луну, мне стало понятно, почему когда–то Жюль Берн решил, что до этой планеты можно долетать в пушечном снаряде. Хорошо верить в реальность кажущегося!

Завтра, по дороге на вокзал, мы обязательно заедем к вам и я дам тебе свои координаты, — сказала Вероника, когда мы остановились у ярко освещенного здания школы, превращенной временно в женское общежитие.

— Собираются домой, — кивнул я на залитые рыжим светом окна.

— Конечно! — улыбнулась Вероника. Повернулась ко мне и спросила: — Поедешь с нами завтра?

— Но ведь мы не закончили…

— Ну и что? — тихо сказала она. — Ведь оттого, что ты уедешь, земля не перевернется.

Я молчал и что есть силы пытался крутануть липкую резиновую рукоять на руле велосипеда.

— Я очень… — она запнулась, — я очень хочу поехать с тобой в Москву, а потом, если, конечно, захочешь, мы могли бы поехать вместе в Кишинев…

Рукоять не поддавалась словно срослась'с металлом.

— А ребята как же? А дом?

Вероника вздохнула, попыталась улыбнуться, чмокнула меня в щеку и побежала к школе.

Об этом разгозоре я ребятам не рассказываю. Передаю только суть новости.

— Значит, уезжают… — заключает Панкрат, и мне слышится в его голосе незнакомая нотка иронии. Он достает из пачки новую беломорину и закуривает.

— Кончай смолить! — пытаюсь я остановить его. — Уже и так в палатке не продохнуть.

— Зато комаров нет… — потягивается он и опять повторяет: — Значит, уезжают?

— Уезжают, уезжают, — раздраженно киваю я. И вдруг Панкрат начинает громко и натужно хохотать. Я удивленно поворачиваюсь к Игорехе.

— Мы тоже уезжаем, — говорит он и отводит глаза в сторону.

— Уезжаем! Уезжаем! — машет рукой Панкрат.

— Почему? Куда? — в недоумении бормочу я.

— Пока тебя не было, приезжал Попелюхин, — начинает Игореха, но Панкрат перебивает его:

— Он сказал, что колхоз отпускает всех. Понимаешь: всех! А не две бригады. Объем работ выполнен, наряды закрыты на всех. А столбы привезут только в сентябре. Так что ставить их будут первокурсники. — Он глубоко затянулся и выдохнул вместе с густой струей дыма: — Мы свободны!

— А дом? Как же наш дом?

— Попелюхин объяснил нам, что дом вне плана. Дом — это дело личное. Начали строить — хорошо. Даже замечательно — огромное спасибо. Другие закончат. Преемственность, так сказать, поколений. А если бы мы ничего не сделали, то ничего страшного не случилось.

— Но мы же строим наш дом! — пытаюсь я поймать взгляд Панкрата.

— Ну, во–первых, — Панкрат поднимает руку и загибает один палец, — это не дом, а черт–те что.

—.. Но ведь он для животных, — неуверенно произносит Игореха. — Для них.

— Вот–вот, для братьев наших меньших! — хохочет Панкрат.

— Здесь разместят или курятник, или гусятник…

— Одним словом, свинарник, — не унимается Панкрат. — Во–вторых, до занятий осталось с гулькин нос…

— Какой гульки? — ввинчиваю я вопрос.

Но Панкрат как будто не слышит его и продолжает: — А мы еще не отдыхали. И главное — за дом нам никто не заплатит.

— Но ведь председатель вроде обещал что–то, — говорит Игореха.

— Обещал, не обещал — это все вилами по воде писано. Никаких бумаг на нас нет.

— На кой они, бумаги? — пожимает плечами Игореха.

— Всех денег все равно не заработаешь…

Панкрат приподнимается и резко дует на мирно потрескивающую свечку, воткнутую в пустую консервную банку. Затем бросает в темноту:

— Все, спим. Дискуссию закапчиваем. Завтра утром придет машина, нам надо успеть собраться, — и добавляет совсем по–армейски: — Спим!

Я решил не раздеваться и ложусь прямо поверх одеяла. Сквозь густую табачную пелену доносится тонкое попискиванье первых и самых отчаянных комариных волонтеров. Где–то далеко, наверное в селе, — звонко тявкает собака. Ей отвечает целый собачий хор. Правда, давно не репетировавший.

Игореха и Панкрат дышат почти в унисон. Я представляю, как завтра утром нас разбудит своим мерзким попискиваньем электронный будильник Панкрата, как мы встанем, поставим кипятиться чайник и, вместо того чтобы побежать к реке искупаться, начнем разбирать палатку. Внимательно обследуем близлежащую территорию в поисках завалившихся казенных вещей. Потом сходим на стройку и поищем там. Но кроме троянского коня и корыта, подернутого серой плесенью застывшего цемента, конечно же, ничего не найдем. Панкрат, конечно, отмочит какую–нибудь шутку, и мы сделаем вид, что она очень удачная.