Земное время

Уже почти созрел до половины.
Двадцатый век. Как за волной волна,
Накатывались за войной война.
Столетий в нем как бы скопились вины,
Болезней давних, загнанных под спуд,
Открылись язвы, выступив наружу.
Он словно нам твердит: «Я все разрушу.
За все взыщу. Я — беспощадный суд.
Я снял замки. Я выпустил на волю
Всю бурю зол, убийственных страстей.
Я — бездна. Я — конец былых путей.
Я спрятаться от правды не позволю.
В сердца людей стучу — не время спать.
Я каждому приподнимаю веко.
От вас зависит — отшатнуться вспять,
Сорвать с себя обличье человека,
Машиной стать, рабом машин,
Смышленым гадом, злобным насекомым…
Иль братом звезд, в их светлый круг влекомым,
Чей дух взрастет превыше всех вершин».

«Мы — дети Слова. Каждое движенье…»

Мы — дети Слова. Каждое движенье —
Как бы провозглашенный телом слог.
Взмах легких руг и быстрых ног скольженье.
О, если бы их уяснить я мог!
Проходишь ты, и, словно светом властным
Переполняя воздуха слои,
Подобные победным звукам гласным,
В меня шаги вторгаются твои.
И эта речь древнейшая — начало
Всех слов, что образовывал язык,
Всего, что сквозь гортань потом звучало,
В ней — тайный шепот, судорожный крик.
И всех стихов ликующие воды,
Отрады встреч и жалобы разлук,
И близость исцеляющей свободы,
И ветра свист, и камня твердый стук.

«Нам не пришлось изведать вместе юность…»

Нам не пришлось изведать вместе юность
И разделить хлеб жизни пополам.
Не сетуй на случайную угрюмость,
На то, что тени бродят по углам.
То — слабости невольной паутина,
Усталости бесцветная пыльца,
Обид ничтожных гнилостная тина,
Да и заботам не видать конца.
Но я смотрю в открытые широко
Твои глаза, как в глубь души своей,
И ничего, что старость у порога,
И что отнять у нас возможно ей?
Пусть меркнет плоть. Ей малый срок положен.
Истает воск, недлинен фитилек.
И только дух становится моложе,
Готовясь в путь. А путь далек, далек.

«Но жизнь еще мерцает, утешая…»