Земной свет

Такая же мысль появилась и у доктора Молтона, однако, в отличие от Садлера, он смягчил ее другой, более оптимистической. Nova Draconis вспыхнула в двух тысячах световых лет от Земли, ее свет несется сквозь Вселенную со времен Христа. По пути он омыл уже сотни солнечных систем, привлек внимание обитателей тысяч миров, да и сейчас, прямо в этот момент его наблюдают какие-то другие астрономы, разбросанные по поверхности огромной, диаметром в четыре тысячи световых лет, сферы. Их приборы, вряд ли сильно отличающиеся от земных, ловят излучение умирающего светила, уходящее все дальше и дальше в неизведанные глубины Вселенной. И уж совсем странно подумать, что через несколько сотен миллионов лет некие бесконечно далекие наблюдатели, для которых вся наша Галактика – не более чем тусклое пятнышко, заметят, что этот островок Вселенной почти мгновенно удвоил свою яркость.

Доктор Молтон стоял у пульта управления. Когда-то эта комната, служившая ему одновременно лабораторией и мастерской, почти не отличалась от прочих помещений Обсерватории, однако личность хозяина наложила на нее заметный отпечаток. В одном из углов красовалась ваза с цветами – предмет, мало соответствующий обстановке, но одновременно приятный. Эта небольшая – и единственная – причуда Молтона ни у кого не вызывала возражений. Полная непригодность местной, лунной флоры для целей декоративных вынудила его использовать цветы из воска и проволоки, весьма артистично изготовленные в мастерских Сентрал-Сити по специальному заказу. Их подбор и расстановка изменялись с такой изобретательностью, что ни одному букету не приходилось стоять два дня подряд.

Уилер иногда подшучивал, что подобное хобби – очевидное свидетельство тоски по дому и желания вернуться на Землю. Со времени последнего визита доктора Молтона в родную Австралию прошло уже более трех лет, но он совсем не рвался туда снова, говоря, что здесь, на Луне, работы хватит и на сотню жизней, а кроме того, лучше уж подкопить отпуска побольше, чтобы потом взять все сразу.

Рядом с цветами стояли металлические шкафы – хранилища многих тысяч спектрограмм, собранных Молтоном за годы работы. Он не был астрономом-теоретиком – и всегда старался это подчеркнуть. «Я только смотрю и регистрирую; объяснять, почему все так, а не иначе – не моя забота». Случалось, что прибегал кипящий негодованием теоретик, абсолютно уверенный, что ни одна звезда не может иметь такого спектра. Тогда Молтон обращался к своему архиву, проверял, нет ли тут какой-нибудь ошибки, а затем пожимал плечами: «Я тут ни при чем. Все претензии к старушке Природе».

Большую часть комнаты заполняло сваленное грудами оборудование, способное поставить в тупик даже многих астрономов, а на взгляд постороннего – просто бессмысленное. Основную часть этих приборов Молтон сделал собственными руками или в крайнем случае сконструировал и передал для изготовления своим ассистентам. Уже два столетия каждому астроному-практику приходилось быть по совместительству электриком, инженером, физиком и даже – в связи со все возрастающей стоимостью оборудования – экспертом по связям с общественностью.

Молтон задал прямое восхождение и склонение. Электрические импульсы бесшумно скользнули по проводам, и в то же мгновение высоко вверху, на поверхности, громоздкий, напоминающий титаническую пушку телескоп начал плавно разворачиваться к северу. Огромное зеркало, установленное в нижней части трубы, собирало в миллионы раз больше света, чем человеческий глаз, а затем с ювелирной точностью фокусировало его в пучок. Отражаясь от зеркала к зеркалу, этот пучок приходил в конце концов к доктору Молтону, который был волен делать с ним все, что только заблагорассудится.

Не было и речи, чтобы рассматривать сверхновую прямо – как в подзорную трубу: миллионократно усиленное сияние звезды мгновенно ослепило бы глаз, да и что такое этот глаз по сравнению с приборами? Молтон установил электронный спектрометр и включил сканирование. Теперь спектр Nova Draconis будет изучен со скрупулезной тщательностью, от красного цвета через желтый, зеленый, синий в фиолетовый и даже дальше, до далекого ультрафиолета, не воспринимаемого человеком. Интенсивность каждой спектральной линии будет записана на ленту, которая станет неопровержимым свидетельством космической катастрофы, свидетельством, всегда доступным для использования – хоть завтра, хоть через тысячу лет.

В дверь постучали. На пороге появился Джеймисон с еще не просохшими фотопластинками.

– При последних экспозициях все получилось. – В голосе молодого астронома звенело торжество. – Отчетливо видно расширяющееся газовое облако. Скорость – в полном согласии с допплеровским сдвигом.

– Да уж надеюсь, – проворчал Молтон. – Дай-ка посмотреть.

Под мерное гудение электромоторов – спектрометр продолжал свой автоматический поиск – он начал изучать пластинки. Изображение на них было, конечно же, негативное, однако Молтон, как и любой другой астроном, давно к этому привык и читал детали не хуже, чем на позитивном отпечатке.