Земные и небесные странствия поэта

И я искал ее там и летал витал над Плещеевым озером, но озеро обмелело усохло и больное оно стало и поражено уязвлено химическими фосфорическими отходами от гнилостных фабрик и заводов.

И озеро вымерло обмелело и теперь можно было пройти по нему по мелководью от берега до берега не замочив колени и где теперь Марии святой жене восторженнице Христа бродить по водам?..

И она ушла на иные нетронутые полныя бездонные северныя озера чаши целомудренные вольновольные Ладогу Онегу Белоозеро и там бродит осиянная блаженная и ждет Спаса своего…

…Да! Господь! безбожники вначале рушат Бога а потом рушат храм божий — Природу.

…Да, Мария-Динария дщерь моя…

Но более всего искал я Спасительницу мою, небесную Восшественницу Богородицу.

И я искал Ее по всея Руси на земных путях.

И я искал Ее, Путедарную Заботницу, на небесных путях…

И не нашел.

И нет Ея на всея Руси.

И нет Ея над всея Русью.

И Она — изгнанница изгой Руси. Ушла Она от Руси…

И Кто укажет осветит озарит пути русским бражным заблудшим человекам?..

Кто упасет их от ледовой безлюдной лютой проруби?..

И тут зарыдали очи моя и душа моя и тело мое старое траченое грешное занемогло заболело на снежных ветрах Руси…

Айххх!..

…И на Русь я летел на весенних веселых ветрах струях небесных, которые несли от Гималаев летучие вселенские души усопших тибетских лам хутухт мудрецов.

А от Руси я несся я вернулся с осенним октябрьским северным снежным ветром «чичера», что несет на Восток снежные огненные души русских мучеников схимников страстотерпцев столпников Николая Псковского Блаженного Нагоходца и Сергия Радонежского Спаса Руси, Протопопа Аввакума, заволжских неистовых старцев пустынников Нила Сорского и Серафима Саровского и иных.

И на Руси мудрость всегда живет соседствует с костром, а мудрец с палачом… Гой!..

…И заболело тело мое от ветра этого северного ледового, от лютых пресветлых снежных душ мучеников радетелей Руси…

…Мария-Динария дочь! я болен, легкие мои горят, просквозило пронизало продуло меня на лютых ветрах Руси!..

Свари мне древний цыганский травяной ромашковый отвар и закутай в одеяла меня и постереги сон мой предсмертный дщерь моя…

Мария… я горю… я умираю…

Богородица Изгнанница помози… возьми мя к Себе, возьми…

…И отец мой долго болел и лежал и бился вился тлел в смертных саванах одеялах но не стали одеяла его саванами и не взяла его к себе Небесная Богоматерь.

И он долго болел и в бреду чаще всего говорил:

— Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..

И я думала, что это древнее цыганское заклинанье…

…Но потом он стал выздоравливать и тут прочитал в книге о том, что в Индии археологи раскопали древний город Мохенджо-Даро и тогда мой отец Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар превозмог болезнь и дико страстно обрадовался и закричал завопил мне из своих больных предсмертных одеял-саванов:

— Дочь моя! Родная! Да как же я счастлив… Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..

Как часто я вспоминал искал тебя мой родной дальный дальный дальный исток город, ведь здесь пять тысяч лет назад стоял жил мой цыганский табор!..

Мохенджо-Даро!.. Мохенджо-Даро! Мохенджо-табор!..

И отсюда изшел мой табор убоявшись смертоносных ариев…

…Арии арии и где вы ныне?..

И какие археологи вас раскопают?..

А я Пифагор-Динарий-Холмурад-Мазар — я живой! я остался от моего тысячелетнего табора…

Ибо я кочевник а кочевые народы живучи и вечны, а оседлые народы застаиваются загнивают гноятся погибают…

…И я возвращаюсь!..

…Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!..

Я помню твои глиняные улочки и твои царские площади устланные убранные тебризскими нежными шелковыми мраморами!..

Айха! Хатта! Вьялли!..

Мохенджо-Даро!..

Я хочу побродить по твоим кривым сонным пыльным улочкам и твоим царственным роскошным мраморам теплым как детские ночные жаркие одеяла!..

Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро! Я лечу к тебе!..

Ойхххо!..

…И из него, как в бреду, как в рвоте пошли забытые древние слова его народа:

— Ай-ха!.. Хатта!.. Вьяли!.. Вумаххай!.. — слова, которые он сам не понимал и оттого мучительно страдал.

…Я должен вспомнить свой исток свой язык!..

…И мой отец стал собираться в дальные странствия и я не мешала ему.

И мы собрали все запасы анаши-первача, что были у нас в кибитке и положили её в старинный бухарский хурджин-мешок.

И отец взял его с собой вместе с турецким кальяном…

И он был еще слаб, болен, но нельзя было остановить его…

И он надел на себя древнюю бурку Абаллы-Амирхана-Хазнидона и Кеко-Кетэваны которая легко наполнялась ветрами и в полете помогала и мы пошли козьими тропами на снежную туманную вершину горы Фан-Ягноб…

И Пифагор-Динарий был дряхл, утл, чахл и болезнь еще была в нем и мы едва поднялись на гору и я помогала отцу моему, ибо он весь дрожал потел и задыхался…

Но глаза его горели как два охотничьих пылких молодых костра в ночи знобкой ледяной горной одинокой.

И он яро улыбался и он был счастлив и он шептал веселыми весенними губами:

— Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро! Мохенджо-Даро!

Ай-ха! Хатта! Вьялли!.. Здравствуй!..