Зенитчик-2

— Без толку это все. Отсюда есть два выхода: в лес, на расстрел и в город, в тюрьму. Оттуда тоже никто еще не возвращался.

Это не карцер, как я считал вначале, а камера смертников! И только тут до меня дошло, что именно я совершил. Забыл, что здесь нет суда присяжных, адвоката и прокурора. Зондерфюрер сам может решить кому жить, а кому умирать. Посылая его провокаторов по известному адресу, мы только разозлили гестаповца и подписали себе смертный приговор. Надо было присесть с каким-нибудь из них, поговорить за жизнь, между делом поругать советскую власть, недобрым словом помянуть товарища Сталина, глядишь, и пронесло бы.

— А ты здесь давно?

— В лагере-то? Второй месяц. Лейтенант не хотел идти, как чувствовал. Начальство настояло, язык уж очень нужен был. Вот и пошли. И нарвались…

Собеседник опять закашлялся.

— Сильно били?

— Сильно. Только мне уже все равно, не жилец я.

Этому я поверил, по одному голосу было понятно — не врет.

— А сюда как попал?

— Бежать пытался.

Вот это сюрприз! Я осматривая периметр лагеря не нашел никаких лазеек, а он, выходит, придумал как открыть путь на волю. Впрочем, не стоит недооценивать парня, наверняка он из полковой или дивизионной разведки, значит, какая-никакая подготовка у него должна быть. И опыт. Однако ответ на мой вопрос разочаровал — разведчик не придумал ничего лучше, как напасть на полицая, дежурившего на пропускном пункте и попытаться завладеть его винтовкой. А дальше, как будет судьбе угодно. Попытка эта завершилась в бункере. Перед тем, как бросить сюда, разведчика избили до полусмерти и теперь он потихоньку угасал.

— А я скрытый еврей, — решил, наконец, представиться и я, — отказывающийся сотрудничать. Думаю, скоро еще одного приведут.

— Тоже еврея?

— Хрен его знает, чего там у этого зондерфюрера для отчетности не хватает.

Приблизительно через час дверь открылась, и в погреб спустился мой недавний знакомый — ефрейтор Хватов.

— Тебе что пришили? — приветствовал его я.

— Большевистскую агитацию.

— Понятно. Из меня еврея лепят, а… Тебя как величать, разведчик?

— Родители Виктором назвали.

— Виктор на рывок неудачно пошел, а все равно в одной яме лежать будем.

С помощью старожила бункера ввел Хватова в курс дела.

— А ты, вроде, и смерти не боишься?

— Боюсь, — признался я.

— Чего, тогда такой спокойный?

— Да поздно уже дергаться. Пока к стенке не поставили, можно спокойно сидеть, а как поставят…

Так перебрасываясь словами и фразами, мы просидели некоторое время. Даже мои биологические часы не могли мне подсказать, что сейчас снаружи: день или ночь? Тьма и тишина не давали никаких временных ориентиров. Мною овладела какая-то апатия — будь, что будет. Однако, когда заскрипела открываемая дверь и косое пятно света упало на пол погреба, сердце мое екнуло, а дыхание перехватило. Но оказалось, что нам принесли по кружке воды и кусочку хлеба, по большей части состоящего из опилок. Хватова полицаи припахали на вынос ведра, служившего парашей. Потом нас оставили в покое до утра.

Утром процедура повторилась. Мы уже подумали, что доживем до следующего вечера, но когда дверь распахнулась, сверху донеслось.

— А ну давай на выход! И этого с собой захватите.

Я встал. Руки и ноги сделались будто деревянными, а сердце бухало, как паровой молот. С Виктором вышла заминка, вытащить его по крутой узкой лестнице мы не могли, не рассчитана она была на такое. Один из полицаев, видимо, старший, принял решение.

— Оставьте его. Я здесь сам управлюсь, а ты этих за барак отведи.

— Прощай, разведчик.

Хватов тоже что-то хотел сказать, но обрушившийся сверху мат перекрыл все звуки. Едва мы выбрались, как старший из полицаев, нырнул вниз, направив ствол винтовки перед собой.

— Чего встали?! — набросился на нас второй. — Давай на выход.

Едва за нами закрылась дверь, как раздался негромкий, приглушенный стенами хлопок. В лагере, между тем, творилось что-то непонятное. Всех обитателей, кто мог передвигаться на ногах, согнали в толпу перед воротами. Народу явно прибавилось, видимо, вчера вечером или сегодня утром прибыла еще одна партия пленных. Немцев тоже стало заметно больше. Пулеметы с вышек настороженно глядели вниз. Толпа шумела, заливались лаем собаки, выкрикивались команды на русском и немецком языках. После тишины бункера эта какофония оглушала.

— Идите, туда.

Полицай подтолкнул нас к бараку, но едва мы прошли с десяток шагов, как сзади раздалось.

— Стойте!

Я не выдержал, обернулся. Полицай, воровато оглядевшись, неожиданно подтолкнул нас к толпе. Хватов, не поняв, попытался открыть рот, но я, схватив его за рукав гимнастерки, буквально затащил в людскую массу. Полицай закинул винтовку на плечо и исчез из виду.

— Чего это он?

— Того. Он нам только что жизнь спас.

Из барака вытаскивали тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, и уносили куда-то за угол. Прозвучала усиленная жестяным рупором команда на немецком и охрана начала выгонять толпу из лагеря, формируя по ходу неровную, пошатывающуюся колонну.