Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

«Первый, заметивший в море корабль или плавающий предмет, обязан немедленно доложить об этом» — таков закон флотской службы, и едва Самохвалов повернул голову в сторону мостика, чтобы прокричать о замеченном, как оттуда донеслись доклады сигнальщиков: «Курсом на Севастополь — корабль! Над ним самолеты! Похоже, что немецкие…»

Находившиеся на верхней палубе люди смотрели в сторону объекта, о котором только что доложили сигнальщики. «Глазастые, черти… — с легкой досадой подумал о сигнальщиках Самохвалов. — Опоздай они на несколько секунд — мы бы доложили первыми…» Самохвалов подстроил оптику бинокля. Да, над кораблем кружили самолеты, и в небе уже отчетливо были заметны черные точки разрывов зенитных снарядов…

Взревела сирена. Тревога вызвала на верхнюю палубу полные расчеты. Не прошло и минуты, как все замерло, напружинилось, изготовилось к бою.

На командном мостике застыл старший лейтенант Мошенский. Сзади, с надетыми под каской наушниками, микрофоном возле губ, стоял старший радист Иван Спицын. На левом крыле, у брезентового бортика, следил в бинокль за приближавшимися самолетами противника лейтенант Семен Хигер, на правом крыле — те из немногих, кому по должности положено быть беспокойными, — беспрестанно докладывали обстановку сигнальщики старшина 2-й статьи Михаил Бойченко, краснофлотцы Андрей Скляров и Василий Кукурудзе. Склонившись к большой трубе дальномера, «топтались» старшина 2-й статьи Алексей Столяров и краснофлотец Борис Мазниченко…

На носу, возле малого дальномера, определяли данные для 37-миллиметровых автоматических пушек старшина 2-й статьи Борис Куликов и краснофлотец Владимир Гуммель. Рядом с ними стоял сосредоточенный Николай Даньшин.

Постоянно доворачивались на приближавшиеся самолеты все семь батарейных орудийных стволов и три пулемета. Десятки глаз, серых, черных, карих, прищуренных и широко открытых, следили за небом. Цепкие руки крутили штурвалы наводки, подошвы матросских башмаков, напружинившись, замерли на гашетках открытия огня…

Под стальной палубой «Квадрата», возле электродвигателей подачи питания и обогрева, стояли электрики старшина 2-й статьи Кожевников, краснофлотцы Михаил Ревин и Василий Курочкин. Они ждали глухих (сквозь броню) отзвуков выстрелов, но на верхней палубе почему-то медлили, чего-то выжидали…

Кок Кийко (его иначе и не называли как Иван Кузьмич) с досадой стянул через ноги не развязавшийся, когда потребовалось, белый фартук, поспешил в находившийся тут же на корме артсклад.

В пустом железном помещении, где из заметных глазу предметов — электролампочка под потолком да табурет на полу — палубе, ходил из угла в угол, томился бездельем не запертый на замок, но считавшийся под арестом сигнальщик Григорий Воскобойников.

В кубрике, одетые по полной боевой форме, сидели вместе с лейтенантом Лопатко «до особой команды» расчеты двух 130-миллиметровых пушек…

По крутым трапам несли наверх боеприпасы боцман Бегасинский, трюмный Рютин, кладовщики Борис Полищук и Борис Кротов.

Плавбатарея № 3 изготовилась к бою.

Сигнальщики теперь уже точно классифицировали корабль: эскадренный миноносец «Бодрый» отбивает воздушный налет противника!

Мошенский, не отрывая от глаз бинокля, приказал радистам:

— Передайте на «Бодрый»: «Могу прикрыть в моем секторе зенитным огнем. Командир плавбатареи»!

— Есть, передать на «Бодрый»… — скороговоркой повторил приказание радист Спицын.

Вскоре стало видно, как корабль повернул в сторону плавбатареи: волны били ему в скулу, и нос «Бодрого» то зарывался, то взлетал над белыми языками волн. Вместе с кораблем сместились и «юнкерсы».

…Бой был недолгим. «Юнкерсы», не ожидая подвоха, погнались вслед за эсминцем и вскоре оказались под перекрестным зенитным огнем такой плотности, что посчитали за лучшее ни с чем уйти восвояси.

Моряки обменивались впечатлениями. Кто-то вспоминал, как «зажали желтобрюхого» и тот наверняка «ушлепал с пораженным экипажем», кто-то, стоя в сторонке, помалкивал, унимал дрожь в зубах и коленях. Бой выигран. О самолетах врага забыто, потому что к плавбатарее на всех парах, во всей своей грозной красе, шел разгоряченный эсминец «Бодрый»…

Что поднялось на миноносце и плавбатарее! Братва отвела душу. Махали руками и бескозырками, кто-то посылал привет другу, кто-то благодарил плавбатарейцев, затем отдельные крики слились в обоюдное и мощное «ура». То было истинное морское братство!

На мостике «Бодрого» остро замигал семафор: «Благодарю. Желаю счастливого плавания. Командир».

Мошенский судорожно глотнул подступивший к горлу комок. «Счастливого плавания…» Ему, экипажу его неподвижной батареи эскадренный миноносец желает, как полноправному боевому кораблю, счастливого плавания!

Стараясь казаться невозмутимым, бросил старшине Бойченко:

— Передать на «Бодрый»: «Благодарю. Желаю счастливого плавания. Командир».