Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

…Отъезжающие краснофлотцы и старшины были построены в одну шеренгу около борта. Перед каждым на палубе лежал тощий вещевой мешок, и в нем сухой паек на двое суток.

Мичман Бегасинский и лейтенант Лопатко обходили строй, ненадолго останавливаясь то возле одного, то возле другого краснофлотца.

— Что, Петров, сияешь? Рад, что от меня избавился?

— Что вы, товарищ мичман! — ответил почти двухметрового роста краснофлотец Петров. — Я оттого довольный, что действовать мы наконец начнем нашими пушками.

— Действуйте, действуйте, флотцы-краснофлотцы!

И Бегасинский уже обращался к следующему моряку:

— Претензий нет, Гензюк?

— Какие могут быть претензии, товарищ мичман! Бегасинский круто повернулся к лейтенанту Лопатко:

— Товарищ лейтенант, по моей части все обеспечены обмундированием и питанием. Счастливой вам дороги, и пусть лиха беда вас минует! До свидания!

Мичман горячо пожал крепкую руку лейтенанта и вдруг по-отцовски обнял.

— Командир! — подсказал лейтенанту кто-то из строя. Лопатко подал команду «Смирно», доложил Мошенскому и пришедшему с ним комиссару о том, что личный состав батареи 130-миллиметровых орудий к отправке на сушу готов.

— Добро, — принял доклад Мошенский. Помолчал, вглядываясь в лица отъезжающих моряков. — Что сказать вам, товарищи, на прощание? Служили вы хорошо. Дело свое знаете. Помните, как вражескую лодку пугнули? Теперь обстановка требует нашей флотской помощи на суше. Постарайтесь. Сделайте все, чтобы мы могли гордиться вами. Не забывайте, пишите мне и комиссару. Товарищам вашим пишите. Извините, что не имею возможности построить весь экипаж, но считайте, что здесь стоят все… — Мошенский умолк, глаза его влажно блеснули. — Минуту на прощание! Разойдись!

Какое-то время оба строя не двигались, точно еще осмысливая сказанное командиром, а затем разом распались, смешались. Моряки коротко стискивали друг друга, похлопывали по гудящим крутым спинам, по загорелым шеям.

— Будь, Серега! Не забывай.

— Румянцев! Держись тут. За борт не упади!

— Не бойся! Я цепкий, как клещ.

— Смотри там всех фрицев не поубивай — на мою долю оставь!

Лейтенанты Хигер и Данынин прощались с Михаилом Лопатко. Было их, однокашников, трое на плавбатарее. Теперь остается двое…

— Ну, Миша, счастливо! Клеши на берегу подворачивай, чтобы не запылить!

— Сапоги выдали — считай, пехотинец! — отвечал Лопатко.

Отъезжающие по трапу спустились на «Дооб». Махали бескозырками. С высоких камуфляжных бортов отвечали им тем же.

— Вот и стало нас, комиссар, сто одиннадцать… — грустно сказал Сергей Мошенский.

— Да. Сто одиннадцать, — точно эхо, раздумчиво повторил Середа.

ШТОРМ

ХРОНИКА

«Врагу удалось прорваться в Крым. Озверелая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь — главную базу Черноморского флота…

Сознание грозной опасности должно удесятерить наши силы.

Военные моряки Черноморского флота! Деритесь так, как дерутся бойцы Красной Армии на подступах к Москве, как дерутся славные моряки Кронштадта, полуострова Ханко и на подступах к Ленинграду. Помните, что чем крепче наш удар по врагу, тем ближе победа и разгром фашистских орд».

Из обращения Военного совета Черноморского флота к морякам-черноморцам. 3 ноября 1941 года.

Корабль есть корабль. Он всегда как-то борется со штормом: рулевые ставят его вразрез волне, винты движут наперекор ветру, а главное, он всегда стремится к цели. Преодолев шторм, корабль может укрыться в гавани, где волнение моря зачастую слабее, волны не столь яростны.

Плавбатарея лишена привычного морякам движения. Нет у нее ни машин, ни винтов. И пока бушует шторм, людям не будет покоя и отдыха. Противодействие шторму у них одно — терпение.

Терпение! Именно оно стало едва ли не главным качеством плавбатарейцев. Без него не выдержать, не выдюжить.

Четвертый месяц стояли на якорях одни в открытом море. Четвертый месяц земля напоминала о себе лишь скупыми радиограммами, неутешительными сводками Совинформбюро, редкими письмами…

Земля — узкая полоска, — еще недавно наблюдаемая сквозь зябкий утренний воздух, теперь, с наступлением ненастной осенней погоды, вовсе скрылась. Лишь ночами над ней тускло полыхали зарева пожаров, доносились тяжкие вздохи далеких разрывов…