Зеница ока. Вместо мемуаров

Это тут какие-то без прописки какого-то с пропиской. Да я на Доске почета в номерном предприятии, товарищи милиционеры! Давай, машину вызывай! А вот этого я бы вам не советовал. А ты кто такой, чтобы советовать? Я бы на вашем месте мне не тыкал. Они тут все, стиляги, друг за друга, контрики! Родную нашу советскую власть порочат! Который тут контрик, вот этот, в шинельном, что ли? Я бы на вашем месте взял свои слова обратно. Товарищи, вы что, не понимаете, перед вами будущий знаменитый писатель, не трогайте его! А вы, товарищ красивая женщина, поберегли бы свою репутацию! Это вот этот, в шинельном, что ли? Ну-ка, гражданин в шинельном и вы двое без прописки, давайте-давайте в машину!

Меня, которого менты почему-то называли «этот в шинельном», и тех длинноруких от патриотизма «скобарей» начинают тыкать к машине, которая гостеприимно раскрывает свое заднее вместилище. Вдруг происходит еще одно, как бы Карповиус сказал, «сценическое движение». Нос предъявляет милиции красную книжечку в ладони. Вспыхивают, проносясь мимо меня, три золотые буквы. Решимость милиции мгновенно улетучивается. Козырнув Носу, сотрудники удаляются. С пустым задком отъезжает и гостеприимная машина. Энтузиастов отечества Нос прогоняет легким «пенделем», одним на двоих.

Когда все это так просто закончилось, мы пошли втроем в сторону Адмиралтейства. По законам какой-то неведомой композиции в этом месте напрашивается промельк пейзажа. Ну луна, конечно, ну шпиль. Круглое и острое, отсвечивая друг от друга, доминировали в очищенном от туч и почти морозном небе: баста!

Не могу сказать, что неожиданная метаморфоза главного питерского стиляги очень меня вдохновила.

— Хотел бы я знать, почему меня менты называли «этот в шинельном», — сказал я, просто чтобы что-нибудь сказать.

Нос хохотнул:

— Да у тебя же, старый, пальто из офицерского сукна Советской армии. Это моему бате сверхурочный отрез выдали в штабе округа. Неплохо его Левка Волков отстрочил, правда? Жаль, что мне самому не подошел этот пальтец по известным обстоятельствам. — С улыбкой он повернул всю верхнюю часть своего тела, включая превосходную голову, к своей подруге.

Та передернула плечами:

— Неуместно, Нос! — Она, казалось, больше интересовалась мною. — А я и не знала, что у вас определенные взгляды, Василий!

Я чувствовал себя так, будто меня снова вытряхнули из пальто.

— Я своих взглядов не скрываю.

— И правильно делаешь, старый! — бодро сказал Нос.

— Можешь доложить там, в вашей организации, — буркнул я.

— В какой еще организации? — удивился он.

— В той, которая тебе книжечку выдала с тремя буквами.

Он как-то странно, даже как бы невероятно расхохотался. Остановилась изумленная Лена. Остановился изумленный я. Смех как будто шел не из данного тела, а как будто рикошетом от столба к столбу ниоткуда, с завихрением под аркой Главного штаба.

— Вот чудак, — сказал мне Нос, — ты, наверное, не успел рассмотреть моей книжечки. На ней и впрямь три буквы, да не те!

Он снова выхватил из кармана эту секретную книжечку и продемонстрировал ее в глубине своей раздувшейся и перетянутой линиями судьбы ладони. На книжечке читалось: НОС.

Мы оба, Лена и я, просияли. Вернулось прежнее восхищение этим парнем, хозяином Невского проспекта.

— Пока все, — сказал он и приложил два пальца к основанию своего «канадского кока». — Не буду задерживать, попросту испаряюсь. Если найдешь меня в кармане шинели, просто брось в Неву с Дворцового моста. Схвачено?

Недавно на одном приеме в честь члена правительства новой демократической России произошел любопытный разговор.

— Что там говорить, господа, — произнес с хорошей улыбкой член правительства. — Все мы с вами все-таки вышли из коммунистической партии.

— Нет, не все, — возразил я. — Некоторые все-таки вышли из шинели. В моем случае — даже из трех.

Неслышно подошедший старый поэт Вознесенский сделал добавление:

— А некоторые даже из носа. Кто из левой ноздри, а кто из правой…

Досье моей матери

Архив Татарии. Портрет Дзержинского.
Все те же арии.
Либретто свинское.
Давно уж дуба дал дух коммунарии,
Шамиев шубу сшил,
Дыр бул щил,
Персек Татарии.
Колода тленная, а масть крапленая.
Башка у Ленина теперь зеленая.
Ислам марксистовый в склоненье дательном.
Калым неистовый. Чекист старательный.
Воняет охрою, тряпьем, говной,
И те же вохровцы на проходной.