Зеркала

Мы медленно ехали и сохли на ходу, и выбрались на шоссе где-то далеко за Юрловом, и Боб повернул от города и проехал несколько километров, и только потом, когда шоссе было пустынно, развернулся и поехал обратно.

Теперь было хорошо видно: слева и впереди над лесом поднимается рваный и ломаный столб дыма. На въезде в Юрлов нас остановил гаишник. Права и у меня, и у Боба были в непромокаемых бумажниках на липучках, и эти бумажники очень заинтересовали сержанта. Держа в руке, он обошел мотоцикл кругом, проверил номера, попинал колеса — ему явно хотелось к чему-нибудь придраться. — Что — мотоцикл угнали? — спросил Боб. — Почему? — удивился сержант. — Нет… — Позвольте-ка, — сказал Боб и мягко отобрал у него свой бумажник. Под правами у Боба лежало служебное удостоверение. — Ага, — сказал сержант и вернул мне мой бумажник. — Что это у вас там горит? — спросил Боб. — Где? — спросил сержант. — А это… Это, наверное, лыжная база — лыжную базу там строители ладили. Вот и подпалили, видать, по пьянке. Много разного по пьянке делается… — Это точно, — сказал Боб. — До свидания, сержант. — Счастливого пути! — напутствовал нас сержант. Мы уехали. Правда, недалеко. Боб вдруг резко тормознул, спрыгнул с седла, зацепившись коленом, и побежал в кусты. Вернулся он весь белый, молча сел в коляску, сказал: веди. Я пересел за руль и медленно поехал в наш лагерь.

Возле палаток Боб буквально сполз на землю, и мы с девочками принялись приводить его в чувство. Таня очень испугалась: она думала, это рецидив.

Но через час Боб уже был на ногах.

— Только без вопросов, — предупредил их Боб. Служебная тайна. Таня уже пыталась меня допросить — шепотом, но энергично, я ничего не смог ей сказать. Врать не хотелось — я так и сказал: врать не хочу, а правду пока сам не понимаю, — точнее, не могу объяснить. А чуть позже Боб просто приказал мне молчать.

Начисто не помню тот вечер и ночь. Таня говорила, что мы с Бобом бузили невероятно развязно, но мрачно. Судя по тому, что я проснулся в полдень, Инночка еще спала, а в палатке все было скручено в жгуты, ночь прошла в приключениях. Кажется, даже бегали купаться — не помню. Когда я выбрался из палатки. Боб уже кашеварил, а Таня умывалась, стоя по щиколотку в воде.

Кашеварил Боб как-то странно: на корточках, прямо как палка. — Ты чего? — спросил я. — Поясница отвалилась, — сказал Боб. — Стареешь, каналья, — сказал я. — Старею, — согласился Боб, — старею: сопли вожжой тянутся и с пива пердю. Но, обратно же, есть и преимущества у старости… Какие преимущества, он не договорил: из палатки, шатаясь, вышла на четвереньках Инночка, постояла и повалилась на бок. С днем рожденья, Винни-Пух, — сказала она, — я принес тебе самое-самое… кто видел мой лифчик? Вон там, на дереве, — сказал Боб. Почему на дереве? — удивилась Инночка, — разве ему там место? Тут произошел сексуальный взрыв, — сказал я, — вот его туда и забросило. Понятно, — сказала Инночка, — надо доставать… Она потрясла дерево, и оттуда упали лифчик, майка с девушкой-рыбачкой и одна босоножка.

Вторая зацепилась крепко, мне пришлось лезть наверх и сбивать ее палкой. С дерева я и увидел милицейский «бобик».

— Атас, ребята, — сказал я, — нас едут беречь. Интересно, — сказал Боб.

Машина подъехала, из нее вышли капитан и старшина, а следом за ними давешний Миха, но я его не сразу узнал, вся правая половина морды Михи являла собой сплошной синяк. Рука была в гипсе. Одна, — подумал я.