Зеркала фантазии

Рига.

Ночь.

Желтки фонарей плавали в лужах.

Дождь
пересчитывал вишни в окрестных садах,
выстукивая на листьях фокстрот
и швыряя косточки в воду каналов.

Даль

чернела окном,
укутанным плотной тканью.

Что же мне делать

в такую ночь,
когда надевают галоши?

Скрести душе подбородок,

играть клавиры на нервах?
Как устриц, глотать тоску?

И я пошел

на Московскую улицу,
в бар, где толкутся жулики и проститутки, –
грустить.

Лампы Осрама –

янтарно-желтые серьги –
качались
над моей головой.

Мороженое, тая

оранжевым яблоком,
расплывалось
на блюдечке из хрусталя,
как вытекший глаз.

Где-то вакхически

выла цитра.

Ночь

сжала овальный бар
в объятиях свистящего черного шелка.

Ближайшая липа

уронила свой лист
на мой одинокий столик.

Я, взяв его в руки,

целовал долго-долго:
потому, что было у меня взамен
ничьих губ.

Губ?

Почему же я должен

целовать только губы?

Почему не могу

целовать
этот столик,
прохладный и чистый, как девичий рот;
стену,
ту самую стену,
над которой нависла
женская туша,
белая, как перетопленный жир?

Ах, зачем губкам девушек

отдана
монополия
на мой закипающий рот!

Должно быть, затем,

чтобы я здесь сидел,
один на один
с неизбывной тоской,
и слагал эти странные строфы
о себе,
которому нравятся
губы девушек больше всего на свете.

2