Зеркала и галактики (СИ)

Глаза тигреро яростно сверкнули; затем у меня в голове взорвался шар ослепительного голубого света. Точно сквозь туман я видел, как Элан зашатался и рухнул навзничь. Голова бессильно мотнулась из стороны в сторону, губы дернулись, растянулись в мучительной усмешке, он выгнулся в предсмертной судороге, обмяк – и замер.

Туман у меня в глазах густел, тело стало как ватное, а череп разломила зверская боль. Ноги подкосились, я свалился на Элана, поперек его тела, и почему-то вспомнил, как упала на мертвого Майка Мишель: точно так же, сердцем к сердцу. А потом примчались странные разноцветные вихри, закружили, унесли незнамо куда.

Несколько раз я ненадолго выныривал из забытья. Со мной все время была версана. Она едва держалась на грани рассудка, а я трепыхался между жизнью и смертью. По нахальству своему, я выжил, но Мишель так и не оправилась.

Я окончательно пришел в сознание ранним утром, в сыром холодке травянистой поляны. Выпутался из одеял, огляделся. Мишель спала рядом, спиной ко мне. Пришлось наполовину выползти из теплого кокона, чтобы перегнуться через нее, заглянуть в лицо и убедиться, что это и впрямь Мишель. Я вяло обрадовался; на большее не было сил.

Заполз обратно в тепло, закутался по самые уши. Почему мы здесь? Элан перед смертью толковал о взбесившихся Приютах – стало быть, Двадцать Первый взбесился, и версана меня с него утащила. Сколько я провалялся? Пощупал запястье – часов нет, на календарь не взглянешь. Возникло неприятное ощущение, что пролежал пластом я изрядно. Вот была Мишель забота – со мной возиться. Осознав это, я испытал пронзительное чувство благодарности. У версаны погибли друг и любимый, а она нашла в себе силы не отмахнуться от совершенно чужого Техады.

Выпростав руки из одеял, я положил ладонь на ее шелковистые кудри.

– Мишель?

Честное слово, я не желал Элану смерти; вообще не желал ему зла – ведь в истории с Кэтрин он оказался жертвой, как и я. Будь он жив, я бы пальцем не пошевельнул, чтобы отбить у него чудесную версану, – но в ту минуту был счастлив оттого, что остался с ней вдвоем. Только я и она на целой планете. Мишель теперь моя; она должна быть моей; она будет моей. Или я не Ленвар Техада.

– Мишель, – позвал я громче, и она забарахталась в одеялах, приподнялась на локте. Черные локоны завесили глаза, и она встряхивала головой, чтобы рассмотреть меня в предрассветных сумерках. – Лапушка моя, – я обнял ее за шею, прижался к теплой со сна щеке; другая щека оказалась холодной, и я погладил ее, чтобы согреть.

Я думал, Мишель оттолкнет нахала и вскочит на ноги, но она прижалась ко мне всем телом, стиснула обеими руками – сладко пронзило ощущение мягкой упругости ее груди, защищенной тонким слоем одеял – и молча заплакала, уткнувшись мне в плечо; и под этот шепчущий плач я как сумасшедший клялся ей в любви.

А затем понял, что Мишель безумна.

– Элан! – твердила она, целуя меня солеными от слез губами. – Мой Элан!..

Так оно и пошло. Мишель слышать не хотела о том, что я Ленвар Техада, звала исключительно Эланом, заставляла рядиться в его одежду – и при этом любила неистовой, сумасшедшей любовью, которую не то пробудил, не то навязал ей тигреро. Не рассуждающая, безоглядная, самозабвенная любовь. Мишель торопилась подарить Элану все, что не успела отдать погибшему Слетку; но я-то был не Элан.

Я старался поменьше размышлять. Стоило вдуматься и трезво оценить происходящее, становилось тошно. Лен Техада в роли Элана Ибиса на тропе, у костра и в постели. С одной стороны, я был на вершине блаженства, с другой – положение оказалось до черта унизительным. С головой у меня по-прежнему был непорядок, порой мутилось и в глазах, и в мозгах; я срывался, начинал отстаивать собственное имя, но уступал, видя отчаяние Мишель, и соглашался с тем, что я тигреро. Она меня выходила и отдала все, что могла; и если в своем безумии видит во мне Элана, это не самое худшее, что могло с нами приключиться.

Мы шли с Приюта на Приют, нигде не задерживаясь больше, чем на ночь. Приюты провожали нас хмурые, неласковые, а некоторые по-настоящему бесились. Я тащил рюкзак с изабельками и рюкзак Элана, Мишель – две сумки: свою и Майка. С его вещами она не желала расставаться, словно таким образом версан сопровождал ее на тропе. На Двадцать Пятом Мишель показала мне снимок Слетка и поведала историю их любви. На Двадцать Шестом взялась рассказывать о тигреро – о его молчаливой влюбленности, железной выдержке, о том, как Элан мало-помалу заменил Слетка ей и Майку.

А на Двадцать Седьмом мне пришлось выслушать подробности той единственной ночи, которую Мишель провела с Эланом. Поначалу я стал на дыбы: уж и без того не знал, куда деваться от ревности – но с Мишель чуть не сделался припадок, она так молила ее выслушать, что в конце концов я наступил себе на горло и пережил ее рассказ. Врагу не пожелаю такого испытания.

А под конец она раскричалась, потащила меня к зеркалу.

– Да погляди на себя! Ты же вылитый Элан!