Зеркала и лабиринты

Я едва ли забуду свои ощущения после самого первого знакомства с вышеназванной работой Борхеса, поскольку самые сильные чувства порождаются неопределённостью, которую дарит нам автор, желающий нас не просто развлечь, но подтолкнуть к нашему собственному «квесту» и заставить думать. Вне всякого сомнения, идея о том, как множество является единым, а каждый представляет собой суть множества, неоднократно использовалась в мировой литературе, будь то примеры работ знаменитых, популярных авторов, как Джон Стивенсон и его «Таинственная история о докторе Джекиле и мистере Хайде», так и существенно более древние тексты, представляющие собой памятники литературы. Работа Борхеса в его «Приближении к Альмутасиму», тем не менее, создаёт серьёзный потенциал для раздумья на тему истолкования сюжета. Например, многим современным автору критикам виделось вполне логичным провести аналогию сюжета с тем, как душа почившего преодолевает препятствия на пути к Богу, разумеется, в роли «Бога» выступает образ «идеального человека» коим в тексте является Альмутасим, а вот душа, разумеется, это странник, от чьего лица мы наблюдаем развитие событий. Такое толкование имеет право на существование, поскольку кажется наиболее логичным и лежащим на поверхности, однако работы Борхеса заслуживают куда как более глубокого анализа, нежели поверхностного взгляда извне. Посему меня более прельщает мнение тех критиков, кои утверждают, что «Приближение к Альмутасиму» – это литературная демонстрация того, как разрозненные части чего-то целого, несмотря на все препятствия, тяготеют к воссоединению. Согласно этой теории, главный герой изначально носил в себе частицу «идеального человека», чем и объясняется его стремление с ним воссоединиться. В этом воссоздании некогда утерянной целостности, герой видит смысл настолько важный, что он оказывается готов рискнуть всем, что у него есть, только бы найти Альмутасима, невзирая на трудности пути, опасности судьбы и явную ограниченность земными днями. Мне так же кажется, что конец произведения, в тот самый момент, когда герой переступает порог таинственной двери, вопреки мнению большинства читателей, является более чем оправданным, ведь оказавшись в лучах того таинственного света, герой вновь стал одним целым с тем, к чему так стремился.

Моё произведение называется «Квест», и будучи написанным на исходе две тысячи двадцатого года, оно само по себе обладает некоторой амбивалентностью. Сегодня под этим словом понимается не особо хитрый процесс отгадывания загадок, решение не сложных головоломок, и часто в сугубо развлекательных целях. Еще не так давно, покуда пандемия не преобразовала нашу действительность в то, что мы имеем, повсеместно существовала целая индустрия квестов, когда праздные компании весело проводили время в заранее подготовленной обстановке «надуманного паноптикума», утоляя столь присущую обывателю жажду «безопасных приключений». В тоже самое время люди вроде меня под словом «квест», в первую очередь, испытывают «отзвук трепета», поскольку первая же ассоциация, что приходит на ум – «quest for the holy grail»16, причём не только как существенная часть легенды о короле Артуре, но и как крайне популярная концепция для средневековых рыцарских баллад. Именно эта концепция поиска чего-то недостижимого была положена в основу огромного множества произведений авторов последующих эпох, подарив нам столь яркий калейдоскоп историй. «Квест» здесь воспринимается как явление комплексное, увлекающее не только героя, решившегося отправиться на поиски, но и читателя, решившегося за этими поисками следить, затаив дыхание.

В моём произведении главный герой лишён имени, по крайней мере, мы так и не услышали его на протяжении всего повествования.

Творец

Часть 1

Когда холодные ветры только начинали заигрывать с пожелтевшей листвой, сентябрь впервые выглядел столь драматично в Онеге, после череды бессмысленных столкновений, сопровождавшихся характерными последствиями как для самого города, так и для его жителей.

За последние восемь месяцев этот северный городок в Архангельском крае уже неоднократно переходил из рук в руки, попадая под влияние то одной, то другой из враждующих сторон. И каждый раз, меняя своего «хозяина» город преображался до неузнаваемости. Речь не шла о пропагандистских акциях и листовках, которые распространяли противники, словно удобрения для лучшего «урожая взаимной ненависти», и не касалось это архитектурного облика Онеги, который изменялся существенно и стремительно под ударами артиллеристских снарядов. Главные изменения читались в лицах местных жителей, которые, несмотря на свою малочисленность и тесные довоенные знакомства, распалили «угли взаимной ненависти» и ледяное поветрие молчаливого подозрения витало в воздухе, сковывая рты тем, кто ещё недавно мог с непринуждённой лёгкостью обмениваться улыбкой и приветствием, встречая соседа на улице.