Зеркала

Инвари дошел до середины залы и остановился. У дальней стены, освещенной лучами заходящего солнца, он увидел нечто, скрытое завесою тяжелой ткани. Но когда он подошел ближе, оказалось, что это мех. Он ладонью сбил пыль с угла, и мех заискрился ярчайшей белизной. Так сиять мог только мех верде — гигантского оленя, порождения Белого Безмолвия. Пораженный внезапной догадкой Инвари подошел к зеркалу в пыльной оправе, висящему над туалетным столиком необъятных размеров, и провел по ней пальцем, оставляя белый след. Всюду, где он касался мебели, оставались яркие белые следы, словно мазки свежей краски на полотне пыли.

— Это что же, белая зала? — несколько растерянно спросил он Грешника, и призрак беззвучно закивал.

Он подошел к окнам, смотрящим на Север. С балюстрады должна была просматриваться Белая равнина — часть Белоземья, принадлежавшая Ильри еще до того, как Северная королева принесла ему в приданое все остальное. Огромная шкура верде висела как раз напротив окон, смотрящих точно на север.

Повинуясь внезапной догадке, Инвари бросился к шкуре, и безжалостно сорвал.

Ленивое осеннее солнце полыхнуло перед заходом снопом ярких лучей прямо на стену.

Тучи пыли оседали, как пепел.

Инвари рухнул на колени, запрокинув голову к портрету, скрытому прежде чудесным мехом. Он впервые видел ее прижизненное изображение.

Как прекрасна была Северная королева! Под мягкими пальцами предзакатного света, касающимися ее простого белого платья, ее льняных волос, лежащих невиданной шалью на узких плечах, бледное лицо ее обрело румянец и сладко зарозовели улыбающиеся губы. Ее глаза так безмятежно смеялись, лучась таким невиданным прежде счастьем, что у подмастерья заныло сердце. Он опустил голову, ослепленный.

— Рэа! — прошептал он. — Боги мои! Ты прекрасна, как солнце!

Слова вырвались у него словно против воли. Потрясенный, он вновь вгляделся в ее лицо. Она сияла белой силой своего очарования, сильнее, чем звезды, в ней было больше блеска, чем в свете луны — она была солнцем! СОЛНЦЕМ!

Слова древнего пророчества, полыхая, завертелись вокруг.

— Солнце! — вскричал он. — Солнце, пришедшее с Севера, чтобы погибнуть здесь! Ты понимаешь? — он повернулся к невозмутимо молчащему призраку. — Первая часть пророчества уже сбылась!

— Успокойся, подмастерье! — тронул его безмолвный голос, окатил замогильным холодом, как ведром ледяной воды, смывая смятение и невольный страх.

Инвари тихо отвернулся, снова опустился на колени и долго смотрел в ее сияющие глаза. Смотрел до тех пор, пока солнце не унесло последний свет в ежевечернюю свою могилу. И хотя на улице было еще не темно — в башне наступила глубокая ночь.

Он вновь закрыл портрет шкурой, шепча:

— Тебе недолго оставаться в темноте! Я обещаю!

Через мгновение он уже стоял перед призраком, и голос его звучал суровее обычного.

— Что я должен делать?

— На балюстраде, за гобеленом с оленями — потайная дверь. За ней твоя шпага. Спрячь ее и возвращайся.

— А ты?

— Я должен покинуть тебя. Когда придет время, мы встретимся вновь.

— Благодарю тебя, — просто сказал Инвари и склонил голову.

Когда он поднял глаза, рядом никого не было.

* * *

Он прислушивался к себе, раздумывая, по какому крылу лестницы подняться на балюстраду. Правое казалось более крепким, и ступеней в нем сохранилось больше, чем в левом. Но Инвари знал, что благоприятным впечатлениям доверять не стоит.

Он догадывался, что в потайную комнату существует более простой доступ. Однако Грешник не сообщил об этом. А на карте из лаборатории Адаманта путь указан не был. Поэтому ему предстояло опасное, если не смертельно опасное, приключение. Время от времени Мастера подбрасывали испытуемым подобные задания.

Помедлив, он решительно повернул налево, и наступил на первую ступеньку.

Он поднимался очень медленно, в темноте, которая, впрочем, не была ему помехой. Но шатающиеся перильца и скрипящие ступени держали его в постоянном напряжении. От первых он старался держаться как можно дальше, прижимаясь спиной к стене. Вторые перешагивал, двигаясь легко и крадучись. Он поднялся уже достаточно, чтобы расшибиться при падении. Так он достиг первого серьезного провала в четыре ступени. Перепрыгнуть его он не решался из-за общего обветшания лестницы. Свешивая голову вниз и разглядывая далекий каменный пол, он впервые засомневался в своей интуиции. Но возвращаться было поздно.

Он опустился на колени и постарался осторожно выломать несколько длинных резных столбиков из перил. Когда это ему удалось, он дотянулся одним из них до следующей за провалом ступени, и проверил ее на прочность, слегка постучав. Затем он уложил вдоль первого столбика остальные, и начал осторожно вытягиваться вдоль этого своеобразного помоста. Лестница заскрипела. Затаив дыхание, он выбрался наверх, и тут угрожающий треск настиг его. Он едва успел выскочить на следующий пролет, как его конструкция, вместе с соседними ступенями, рухнула вниз.