Зеркальные числа

В предновогодний день няня Линда объявила амнистию от обычных домашних хлопот – в доме было чисто, к праздничному ужину наготовлено, директор Френч с тяжелым похмельем заперся в кабинете и велел не беспокоить. Дети разбрелись кто куда – читать, болтать, гулять, наслаждаться последним днем покоя и домашнего уюта. Четверо стояли у воды и смотрели на остров Мертвых – скалу в сотне метров от берега, где испокон веку Алонеусы хоронили своих мертвецов. Когда-то к островку были мостки, да уже года три как обвалились, оставив лишь деревянные опоры торчать из воды гнилыми зубами.

– Ну, поскакали, – сказала Оксана, деловито завязывая на спине полы своего платка. – Со столбика на столбик, как курочки. Одно неверное движение и ледяная ванна, утонуть не утонешь, но приятного мало.

Дорожка, вырезанная в камне, огибала скалу широкой спиралью, по правую руку – море, по левую – склепы и саркофаги. На граните некоторых были вырезаны не только буквы, но и лица, порою даже целые статуи – лежащие мужчины и женщины со спокойными, умиротворенными лицами.

– Аж завидки берут, – сказал Мишка, присаживаясь передохнуть на плиту к «Агате Алонеус, почившей 18 октября 1832 года, в возрасте 18 лет, третьими родами, упокой Господь всех невинных и смиренных». – Не в смысле что родами, – тут же поправился он, – а тоже немножко хочется туда, к ним, тоже отдохнуть, чтобы вот так было…

– Тут-то и порадуешься, что мы бесплодны, – вполголоса сказала Оксана, погладив гранитную Агату по руке. Жулька кивнула.

Они дошли почти до самого верха и резко остановились – в ложбине между двумя камнями лежала мертвая няня Наташа, смотрела в зимнее небо мутными голубыми глазами, а во лбу у нее была черная дырка от пули с подмерзшими красным краями.

От низкого, утробного рычания Сенька вздрогнул, оглянулся с бешено бьющимся сердцем. Жульетта, приоткрыв рот, сжимала и разжимала кулаки, острые ногти ранили кожу, по запястьям побежала кровь. Оксана шагнула к ней.

– Жуль…

Та, не обращая ни на кого внимания, потянулась, закрыла Наташины глаза. Легла рядом с ледяным телом, прижалась, затихла. С закрытыми глазами Наташа стала очень красивая и спокойная, как гранитные покойники острова Мертвых. Светлые волосы смерзлись, тоже были как из камня. Жулька подняла руку и погладила их, марая кровью.

– Надо сказать директору Френчу!

– Он знает, – тихо ответил Сеня. – Он все знает.

– Сегодня последний день, – вдруг сказал Мишка.

– Перед Новым Годом? – с надеждой спросила Оксана.

– Последний, – повторил Мишка, не глядя на нее, поднимая голову в небо, где по-над горизонтом, у самого материка, проходил воздушный патруль. – А мы тут, как звери в ловушке… Вода ледяная, не уплыть. Воздух не держит, не улететь. Не спрятаться…

Когда возвращались к «Радости», Сеня умудрился в воду свалиться, не удержался на столбике в пяти метрах от берега, ухнул в ледяное. Хотел закричать, но вопль застыл в горле угловатым острым куском. Жулька его без видимого усилия из воды подняла, держа за шкирку, как котенка. Прыжок – и на берегу, и ветер схватывает коркой соленую воду на лице…

– Ей там сппокойно ббудет… – пробормотал он, стуча зубами. – Им вдвоем там… И детки…

Жулька с Мишкой, уперевшись, сдвинули плиту со старого саркофага. К мертвой девочке-баронессе и ее новорожденным близнецам положили Наташу. Задвинули, поклонились, и домой, Новый Год встречать.

В библиотеке в кресле у окна сидела няня Линда и вязала на спицах что-то, на поверку оказавшееся фигурой из Красных Святцев, сверху на елку посадить.

– А то у нас устаревший ангел рождественский, – объяснила она, – а его нельзя уж. Другой праздник, другой мир, другие символы. Ну-ка, девочки, подсобляйте. Ксанка, голову вяжи, а ты, Жуль, усы вырезай из бурого фетра. Будет Сталин пусть.

– Может, Ленин? – спросила Оксана, критически осматривая нянину вязку. – Больше похож. Толстый, красный, лысый…

За это ей был даден подзатыльник, спицы, пряжа и велено не святотатствовать. Жуля улизнула и теперь дышала Сеньке в затылок, заглядывая в библиотеку. Все молчали, не зная, что делать – в доме было так тепло и привычно, где-то звучал смех, пахло корицей и мандаринами. Мишка ходил по коридору, как медведь по клетке, из угла в угол. Потом ударил по стене кулаком.

– Пошли, – сказал. – Буду с Френчем базарить. Как мужик с мужиком. А не выйдет, – он потянулся, хрустнул суставами мощного тела, – будем как зверь со зверем.

Френч был еще чуть теплый, когда они его нашли – в кресле за ореховым столом, с выпавшим из руки наганом, с лицом тревожно-удивленным, будто бы что- то на потолке поразило его в самое сердце. Сеня глянул – ничего такого не было, только доски и дохлый паук. На стене за Френчем подсыхали красно-серые потеки – и как это никто выстрела не услышал? На столе среди разбросанных бумаг и писем – «My dearest „Dr. Moreau“ if I may jokingly call you so…» начиналось одно – лежала дагерротипная карточка Наташи с крупно написанными поверх портрета цифрами и словом «door».