Зеркальный гамбит

В таких ситуациях больному ничего определенного говорить не следует. Ни да. Ни нет. Но следует ласково кивать и ни в коем случае не делать резких движений. Колюще-режущие предметы спрятать, табельное оружие изъять. Вот это, про табельное оружие, конечно, интересный момент. Как у такого здорового говнюка, как Онофриенко, который к тому же мой командир, забрать тэтэшку? А вот хер знает как… Лаской, ёпть! И уговорами. Цыпа-цыпа-цыпа.

– Константин Саныч! Вы б с выводами не торопились. Отдохните, чайку попейте. А я сейчас, если не возражаете, скоренько оденусь и сбегаю погляжу, что там такое с зарядником. Может, рано нам ещё скорбеть! Может, ещё покоптим, а? Может, вы ошиблись, и рядовой Берзикян просто разрядился, а у Сталина форсунки засорились – гвоздиком маленечко поковырять, продуть, и оно зафурычит.

– Какие форррррсууунки, ёпть?! Гвоздиком жопу себе ковыряй, умник! Раз я сказал, что Сталину хана, значит, так и есть! Я его семь лет как облупленного! Каждый бздёж, каждый чих его за пятьсот метров различу!!! Уши прочисть, лейтенант! Молчит Сталин! Молчит, ёпть, как рыба об лед! Потому что скопытился! Ты кто такой, спрашиваю, чтобы сомневаться в командире? Фраер столичный – говно на лопате! – завёлся Онофриенко и орал все три минуты, пока я кой-как одевался, натирал рожу вазелином и искал по КАПШу ящик с инструментом. Однако стоило мне решительно шагнуть к тамбуру, как майор тут же посторонился, беспрепятственно пропуская меня наружу.

– Фонарик запасной возьми. И внимательнее, Петька! Тщательнее! Мож, и вправду форсунки. Может, и вправду белка.

Так я впервые почувствовал, что такое быть чьей-то последней надеждой. И целых десять секунд мною владела сладкая мысль, что всё в порядке. А то, что Онофриенко чертей или там негров летающих ловит, ну… Подлечится со временем, выправится. Здоровый же лоб. Однако, споткнувшись о что-то металлическое и тяжелое, я вдруг вспотел. И это несмотря на минус тридцать по Цельсию. Ёпть! Ёпть! Ёпть! Прямо возле сорванной дверцы кунга валялся берзикяновский ранец. Разъемы, те, которыми ранец крепится к спине бойца, слетели ко всем чертям, а из металлического кожуха торчали пучки проводов и трубок – ранец выдирали из солдата, что называется, с мясом. Разыскивать тело бойца я не стал – всё с Гуриком и так было ясно. Перепрыгнув через ранец, я рванул прямо к Сталину. Где-то с минуту теплилась надежда, что я сумею его завести и, может быть, даже успею найти и «воскресить» Берзикяна. Но чем пристальнее я всматривался в промасленное нутро зарядника, тем меньше во мне оставалось веры в наше светлое будущее. Онофриенко оказался прав – нагнулся наш Иосиф Виссарионович. С концами. И, похоже, не по собственному желанию.

Картина была настолько хрестоматийной, что хоть в «Справочник диверсанта» её вставляй. Злоумышленник снял часового, забрался в кунг, взломал регулятор оборотов, и дизель тут же пошел вразнос. Шатун, не выдержав нагрузки, оторвался от поршня, развернулся поперек, и его со всей дури вхерачило коленвалом в стенку. Ремонту Сталин не подлежал. В чугунной бочине блока зияла дырища размером с кулак и эдак кокетливо поблескивала острыми рваными краями. Я сидел на корточках перед мертвым Сталиным и подсвечивал его фонариком то справа, то слева.

Кабздец!

Прав майор – теперь всем нам кабздец. И, в общем, какая разница, пришли негры или прилетели. Какая разница, чья здесь вина – майора Онофриенко, который не просыхал последние три недели, отчего застава осталась целиком на мне… Или же это я облажался, положившись на старшину Непомирая, а сам решив наконец-то как следует отоспаться.

Кабздец – он и в Африке… Я рассмеялся, поняв вдруг, что про Африку – это я сейчас загнул. Где та Африка, а где мы! Но ведь кабздец же!

Теперь нас с майором полюбэ загонят под трибунал! А ребята… Ребята без Сталина и двух дней не протянут. Мозги у них без него отключатся – и кабздец. Это для меня с майором Сталин – здоровущая чугунная дура – триггерный зарядник, которым в ранцевые аккумуляторы бойцов можно натолкать электричества под завязку. А для ребяток наших Сталин – всё! Благодаря Сталину хлопцы ходят, дышат, живут. Благодаря ему они охраняют… точнее, охраняли до сегодняшнего утра северные рубежи нашей Родины. Службу бессрочную тащили под командованием двух разгильдяев – майора Онофриенко и лейтенанта Егорова. Который, на их беду, попал сюда тоже… из-за Сталина, только не триггерного, а настоящего. Того, что живее всех живых.

«Добрый день или вечер, сыночек мой Петенька».

Мама пишет письма каждую неделю. Сочиняет специально глупости, так, чтобы цензор из особого отдела перенаправлял их адресату сразу, не задумываясь о скрытых смыслах. Смешно. Да пиши она хоть о Фульхенсио Батиста, всё равно у неё выйдут глупости. Почерк у мамы некрасивый. Буквы неровные, трусливые. Много ошибок. Например, «передает» мама всегда пишет как «перидает». И это ни капли не смешит, но раздражает. «Папа перидает тебе привет». Мамина ложь во спасение не раздражает, но смешит.