Юлька наконец-то взглянула в белесые глаза Симоны и поняла, что им ничего больше не остается.
Проснулись они рано. За окнами было еще довольно темно, но дедушка-сторож уже с полчаса ворочался на своей кровати и не давал спать ни себе, ни окружающим. Симона первой выбралась из-под одеяла и потрясла его за плечо.
— Антон Павлович, — прошептала она торопливо, — Антон Павлович, вы не знаете случайно, во сколько первая электричка?
Трезвый Антон Павлович был гораздо менее радушным, но зато значительно более полезным в плане информации. Он не стал улыбаться и подмигивать, а просто достал из ящика комода потрепанный листочек и сунул его под нос Симоне… До перрона они бежали бегом, не разбирая под ногами ни ям, ни колдобин. Юлькино пальто, украшенное по подолу черной оторочкой, цеплялось за все сухие стебли, но ей уже было все равно. И все-таки они не успели. Электричка хлопнула дверями прямо у них перед носом. Следующая подошла только через пятьдесят минут.
— И все же, как ты думаешь, почему мы не нашли Селезнева в Ельцовке? — в очередной раз спросила Юлька, когда они забрались в вагон и уселись на лавку.
— Я тебе уже тысячу раз говорила, — отозвалась Симона, похоже, устраиваясь подремать. — Есть два варианта: либо твой Сергей действительно пошутил, и тогда можно считать, что мы покатались просто так, для собственного развлечения. Либо он просто соврал тебе про Ельцовку, и Селезнев где-то совсем в другом месте…
— Да, я все это понимаю, но ты-то к какому из этих двух вариантов склоняешься?
— Ну, если бы ты спросила меня об этом вчера, я бы твердо сказала, что к первому, а сейчас уже и не знаю…
Юлька, спросившая просто так и вполне уверенная, что услышит совершенно определенный, согревающий душу ответ, даже вздрогнула от неожиданности:
— В каком смысле не знаешь?
— В прямом. Я тут вчера ночью подумала, что твой Сережа — далеко не дурак и, значит, мог элементарно просчитать твое поведение. В милицию ты на него заявлять не пойдешь, на «Мосфильм» тебя никто не пустит, да и не подставишь ты его таким образом… Что остается? Ты кинешься в Ельцовку освобождать Селезнева. На это потратится целый день, а завтра, то есть уже сегодня, будет поздно. «Денежки получены и в сумочку положены…» Вот что ты станешь делать, если он уже на самом деле получил эти несчастные десять тысяч?.. Не знаешь? Вот то-то и оно!
Юльке не хотелось даже думать о подобной расчетливости Сергея. Ей все время казалось, что они с Симоной говорят о каком-то другом человеке. У того, о ком они разговаривали, должны были быть холодные, скучные глаза, равнодушная улыбка и почему-то обязательно длинные бледные пальцы. Она представила себе сначала Сережины смуглые руки с широкими жесткими ладонями, выступающими синими прожилками и длинным белым шрамом между большим и указательным пальцами правой кисти, а потом вдруг — руки Коротецкого. Даже мимолетное воспоминание о Юрии вызвало у Юльки чувство брезгливой замаранности, да и пальцы у него были как раз длинными и бледными. Но она вдруг с поразительной ясностью поняла, что даже он, казавшийся ей теперь холодным и отвратительным, не стал бы брать этих денег. Ну, не стал бы, и все! Господи, как же должно было быть плохо Сережке, если он и в самом деле на это решился?
До самой Москвы Симона дремала, спрятав лицо в воротник собственной куртки и занавесившись от всего мира распущенными рыжими волосами. Юлька спать даже и не пыталась, хотя голова тяжело гудела после ночи, проведенной в душной комнате на узкой, жесткой кровати. Она внимательно вслушивалась в названия станций, которые объявлял торопливо булькающий женский голос, и пыталась представить, сколько еще ехать до Москвы и что она скажет Сереже, войдя в квартиру.
В результате так ничего путного и не придумав, она растолкала Симону уже перед самым Савеловским вокзалом. Та мгновенно открыла светлые, еще дурные со сна глаза, энергично встряхнула головой и заявила:
— Так, я предлагаю прямо сейчас поехать ко мне, почистить одежду и все спокойно обмозговать. У меня на «Мосфильме» есть кое-какие знакомства, не на уровне дирекции, конечно, но все же… Так что, может быть, что-нибудь придумаем.
— Нет, — Юлька решительно мотнула головой, — я все-таки должна поговорить с ним. Непростительной глупостью было заминать разговор вчера, и сегодня я уже не имею права на подобную ошибку… Ну, не сможет Сережа врать мне! Можешь считать меня наивной дурочкой, но я почему-то это точно знаю. И еще мне кажется, что он меня немножко любит. А значит, наверное, попытается объяснить, зачем он это делает…
Они расстались уже в метро. Симона взяла с нее клятвенное обещание позвонить, как только хоть что-нибудь прояснится, и вышла на Кольце. А Юлька, забившись в самый угол вагона и стараясь не привлекать внимания окружающих к грязному подолу своего пальто, поехала до «Цветного бульвара».