Зеркало для героев

Многое можно сказать, говоря совсем о другом. Ходили слухи, что в особо благочестивой прослойке лондонского общества именно во избежание подобного драпировали ножки мебели. А то начнется разговор о новомодном мебельном стиле Уильяма Морриса и изящных ножках кабинетов — а там слово за слово, и вот уже красавица позволяет кавалеру провести рукой по своей.

Оливер отпил вина. Присцилла смотрела не на него, а в окно, за которым догорал ярко-розовый, еще северный — только вышли из Саутгемптона — закат над морем.

В попытке привлечь ее внимание он рассказал об охоте на тигров. О том, как его, Оливера Эванса, усилиями, остров стал безопасен и никто больше не жрет работящих китайских лесорубов. Миссис Ли ахнула и поблагодарила господа за британскую храбрость и винтовки.

— Наверняка в джунглях уже снова полно тигров, — сказал молчавший до этого молодой азиат небольшого роста. Одет он был по-европейски и весьма дорого, говорил без акцента, держался свободно. — Тигры хорошо плавают, им не составит труда добраться до пустующих охотничих угодий с Малайского полуострова.

— Вы же — мистер Юджин Монк, — всплеснула руками миссис Ли. — Тот самый гениальный сирота, усыновленный леди Монк в Гонконге. Вы в десять лет говорили на четырех языках! А в семнадцать уже закончили Оксфордскую школу медицины!

Китаец покраснел, опустил глаза и положил себе на тарелку кусочек вишневого торта. Присцилла покосилась на него с интересом.

— О вас же тогда писали все газеты, вы знаменитость! — воскликнула миссис Ли.

— Про двухголовых телят тоже пишут все газеты, — не выдержал Оливер.

Присцилла сверкнула глазами, миссис Ли смущенно улыбнулась. Азиатский гений Юджин ел свой десерт, не вступая более ни в какие разговоры.

Когда прошли Мадейру, Оливер осмелел и спросил Присциллу, почему она так редко выходит на палубу, не скучно ли ей в каюте? Она коротко ответила, что рисует и читает. Что читает? Сейчас — Шопенгауэра, «Мир как воля и представление». Китаец посмотрел на нее с любопытством, а Оливер чуть не поперхнулся компотом.

Тут же пришлось пресечь попытку китайца узнать, согласна ли миссис Брукс с тем, что возможность человеческого сострадания возникает из трансцендентности эгоизма.

Оливер снова перевел разговор на фрукты, оттуда — к сладостям греха, осуждаемым обществом, но по сути таким невинным, никому не вредящим. Увлеченно кивала ему при этом не Присцилла, а миссис Ли.

— Слушая ваши рассуждения, я подумал о дуриане, который считается в Азии королем фруктов, — китаец никак не хотел есть молча. — Он покрыт острыми шипами, каждый сразу видит, что можно оцарапаться. Но внутри дуриана — кремовая сладость, люди раскрывают плод и наслаждаются сочной мякотью. И тут они понимают, что прекрасный вкус сопровождается невыносимым запахом — описать его невозможно, для каждого он ужасен по разному. Гнилой лук, разлагающаяся плоть, грязный свинарник. И от этого запаха не избавиться — он моментально въедается в одежду, в кожу, в предметы. Он очень стоек. Я думаю, что, согрешив, душа начинает задыхаться в облаке моральных миазмов, независимо от намерений и воли согрешившего.

— И что же делать такому человеку? — вдруг спросила Присцилла.

Юджин посмотрел ей прямо в глаза.

— Исправить содеянное, найти новую точку душевного равновесия и больше не грешить, — сказал он. — Хотя многие привыкают к запаху. Он перестает беспокоить.

Оливер подумал, что надо умно окоротить много о себе возомнившего коротышку, но взамен зачем-то сказал, что любит дуриан. Как фрукт.

— Я тоже, — кивнул Юджин. — Удивительный вкус. Очень по нему скучал в Англии.

Кейптаун проходили на двадцатый день пути, до Сингапура оставалось еще столько же. Оливер решил, что охоту пора переводить в следующую стадию, самую приятную. Три недели тайных свиданий и сладких минут — хорошо, что дама путешествует без компаньонки. И все, приплыли, пора и честь знать. Оливер любил пароходные романы.

Присцилла сидела в шезлонге с зонтиком и книгой. Иногда оглядывалась, будто кого-то хотела увидеть. Оливер надеялся, что его, кого же еще, не китайца же? Этот Юджин ей еле-еле до уха ростом, смешно, ей-богу.

Оливер смотрел на нее через палубу, продумывая план на вечер, и вдруг понял, что перегрелся — черная рябь прошла между ним и девушкой, сливаясь с маревом раскаленного воздуха, застилая невыносимо яркую синеву океана. Впрочем, это длилось лишь пару секунд.

Вечером небескорыстный стюард передал Присцилле послание, молившее о помощи. Место встречи Оливер выбрал вроде бы публичное — столовую, где они обедали. Миссис Брукс не будет знать, что сюда никто не зайдет в ближайший час.

Пришла. Села за стол, посмотрела на часы. Оливер вышел из-за колонны — бледный, с горящими глазами, он перед зеркалом тренировался. Упал на колени, объяснился. Аккуратно, но страстно обнял ее ноги.

— Отпустите меня, — сказала Присцилла.

Он сел так, что ей было не уйти. Она молчала, и Оливер решил, что она готова ему кое-что позволить.