Зеркало для героев

Ночами он мне секреты свои шептал, будто забрались мы на чердак в усадьбе, пыльно, свечка горит, а сероглазый мальчик мне рассказывает, что по маман скучает, да какой в книжке капитан Немо, да как гувернер его розгами наказал за ерунду… Из нынешних Мишиных слов ткались зыбкие города, силуэты людей, мчались лошади, бухали орудия и страшно скрежетали танки, играла музыка, с полированных кафедр выступали ученые мужи в круглых очках, гремели колеса бронепоезда, умирали друзья, горели дома, рожали женщины, лоснились паркеты и рвался в клочья брезент полевой операционной, заливая все вокруг ослепительно ярким, невыносимым солнцем… А потом слова кончались, Миша меня обнимал, и я будто всю жизнь мертвая была, а теперь оживала — дышала, горела, летела в тот свет…

…проснулась, села в постели, крик губами поймала. Первые секунды не знала, что мне приснилось, а что случилось вправду. Руку протянула — спит ли сестра рядом? — тут же отдернула, тридцать лет мертва Арина, сердце мое сиротеет. Поднялась — ноги босые, пол гладкий — вышла из комнаты. Миша в кресле спал, свет не погасив, уронив на грудь медицинский журнал «Анналы евгеники», с американской конференции привезенный. Проснулся, улыбнулся мне.

— Опять ты во сне ходила, Дашенька. Навернешься с крыши когда-нибудь. Или молнией тебя шарахнет, ты как на грех выбираешь ночи грозовые… Ну чего ты плечами пожимаешь… Я тебя в прошлый раз на крыше и нашел, стояла в лунном свете, как тень отца Гамлета. Сегодня в подъезде поймал, не успела далеко уйти. Ну иди-ка сюда… Не щекочу я тебя, перестань брыкаться… Ну Дашка! Я ей серьезное рассказать собирался… Про кровь твою вчерашнюю. Эти частицы клетки крови до вечера живыми поддерживали, пока на свету препараты стояли. А к утру — которые в темноте полной были, там естественные процессы прошли, сворачивание белков, гибель эритроцитов. А которые под лампой дневного света я оставлял — там частично. Разобраться бы, где эти частицы возникают… Потому что когда я себе твою кровь переливал, мое тело их за неделю переработало, как и не было. Костный мозг бы посмотреть… Ну чего ты застыла так, Даш, я же просто мыслю научно, ты же не думаешь…

Я поймала в темном зеркале комода отражение — крепкий бритый наголо красавец лет пятидесяти и юная девчонка в сорочке у него на коленях, мужская рука мнет шелк, тянет его вверх, сжимает белую грудь — левую, идеально круглую, с торчащим соском. Каждый раз как на нее смотрела, так вспоминала пьяную темноту, отчаяние, нож, холод, подвал, горячие толчки крови. Миша меня на руки поднял, в спальню понес, и выжгло все воспоминания, да и меня саму тоже.

Он спал среди простыней разметанных, а я всё на него смотрела, вспоминала, как он в детстве лягушек резал. Плакал поначалу, когда они дергались, но желание познать было для него важнее их страдания. Долго ли для него наша любовь будет важнее? А еще через десять лет, когда старость начнет его самого трогать сухими шершавыми пальцами? Или проснусь я однажды привязанная к столу в его прозекторской, и будет он плакать и резать, кость мозговую долбить, искать ключи к вечной юности и энергетическому метаболизму? Клиника Сусанина известна на всю страну, отовсюду к нему важные люди лечиться приезжают. Захоти Миша — будет со мною по его воле…

Я вышла курить на балкон — высоко мы жили, на седьмом этаже, я волновалась поначалу с непривычки, потом полюбила. Красивый был Ленинград, с каждым годом рос и хорошел, все мои деточки здесь жили — Танечка в университете преподавала историю, Дима заведовал стройкой жилых массивов, Ариночка уже седьмой класс заканчивала, очень братика или сестричку выпрашивала. Надюша и Любочка замужем были обе, не все гладко было, но детки здоровые росли, жили рядом, в одном доме, работали на скорой помощи посменно. Работали честно, жили хорошо.

А случись что — я всегда рядом буду, всегда защищу, подскажу, обогрею, накормлю, не брошу деточек своих, что бы ни случилось — война ли, беда ли, голод. Как птица несыть, разорву грудь и накормлю птенцов, чтобы не прерывался род и любовь не кончалась…

Я затушила сигарету, вдохнула ночной воздух, головой покачала. Глупости это все, не будет больше войны, после чудовищных мясорубок начала века научились люди, все мира хотят. Да и какой голод в Ленинграде?

Посмотрела на звезды — крупные, будто живые этой августовской ночью…

Однажды, когда меня вновь позовут сквозь сон нечеловеческие голоса из света, и я снова пойду к ним навстречу, я сумею проснуться. Я уже почти поняла, как. Я подниму голову и посмотрю неведомому в глаза. И всё пойму.

♂ Теперь так будет всегда Майк Гелприн

Цикл 283

Гость появляется на исходе восемьдесят пятого дня. Гостями визитёров придумал называть Пузатый Вилли. Не помню уже, на каком цикле. До этого мы говорили «жертвы».