Зеркало для героя

Правда, Нина поверила в нового главнокомандующего: были в его судьбе две точки, задевавшие ее сердце — он закончил Петербургский горный институт и в начале войны, командуя эскадроном в Восточной Пруссии, заслужил Георгиевский крест за взятие германской батареи кавалерийской атакой. А Горный институт и Восточная Пруссия для Нины были знаками прошлого. В Горном учился ее друг, летчик Макарий Игнатенков, в Восточной Пруссии погиб ее муж. Поэтому Врангель, взявшись за безнадежное дело, словно обращался лично к Нине: «Нужна последняя жертва. Или мы спасемся, или погибнем достойно».

Ей нечего было страшиться потерь. Она все уже потеряла, остался только патриотизм, пробудившийся в ней вместе с ощущением бедности. А что такое патриотизм? Боль, унижение, любовь?

Горькую силу любви к потерянной родине Нина испытала, когда встретилась со своим компаньоном. Рауф был толстый коренастый турок с сизыми тучными щеками и бархатными ласковыми лукавыми глазами. Он стоял на пороге конторы в невероятно широких штанах с отвислым задом, в красной засаленной феске и глядел на выходившую из коляски Нину. Солнце било ему прямо в лицо. Он грелся. Сюда доносились звуки порта, пахло морем, теплой землей. Вдали на холме высилась величественная Сулеймания с огромным куполом и высокими минаретами. Возле дома, похожего выступающим вторым этажом на старые новороссийские и мариупольские дома, цвела дикая вишня, вся обсыпанная бело-розовыми цветами. Запыленным глазом блестел газовый фонарь.

— Здравствуй, Рауф! — сказала Нина. — Узнаешь?

Он вскинул руки, заулыбался, сверкая глазами.

— Издравствуй, азизи, — обрадованно ответил он. — Приехал к нам, да? А я думаю, куда Нина-ханум пропал?

— Не пропал, — вымолвила она. — Соскучилась по тебе, приехала в гости.

— В Истамбуле много гостей! — усмехнулся турок. — Все гости теперь хозяева. Даже греки. Аллах покарал турок за войну, не надо было воевать. И русским — не надо… Как ты живешь, Нина-ханум?

— Нам надо рассчитаться, Рауф, — сказала она. — Я не успела получить за последний пароход в декабре.

— Пароход-мароход! — улыбнулся турок. — Надо книги смотреть. Ты живой это хорошо!

Казалось, он рад видеть ее и поможет ей, ведь нынче они оба будто связаны одним горем, у него родной Истамбул оккупирован, а Нине совсем худо.

Они вошли в контору, поднялись по широкой деревянной лестнице, Рауф позвал кого-то — девочка с насурьмленными до висков глазами, принесла на красном подносе воду, миндаль с изюмом, поставила на маленькие табуреты, а к табуретам положила подушки.

Нина оглянулась на длинную софу, идущую вдоль окон, подумав, что лучше сидеть там.

По стенам были развешаны во множестве каллиграфические надписи на голубых дощечках.

— Как жить будешь? — спросил Рауф. — Воевать будешь? Врагов убивать?

— Буду воевать до смерти, — сказала Нина.

Маленькая турчанка вышла, а через минуту стала выглядывать из дверей, украдкой наблюдая за гостьей.

— Зачем воевать, азизи? — с ласковой укоризной произнес он. — Все равно придет чужой аскер. У него свой интерес, ты ему не нужен.

— Я хочу жить дома, — сказала Нина.

— Хочешь жить у меня? — спросил Рауф, удивленно выпучив глаза.

— У тебя? В гареме? — Нина засмеялась. — У тебя не хватит денег, чтобы меня купить. Да и старая я для ваших гаремов.

— Зачем говорил: «дома хочу»? — пожал он плечами. — Я не понял. Сейчас книгу буду смотреть… Садись.

Он сел на подушку, поджал ноги. Нина тоже села, сидеть было неудобно.

Рауф взял чашечку, отпил, вытянув толстые губы трубочкой. Потом запил водой. В дверях за турчанкой мелькнули еще какие-то фигуры.

— Ты знаешь Мустафу Кемаля? — негромко спросил он и оглянулся.

— Что-то слыхала, — ответила Нина. — Ему не нравится, что в Турции много гостей, верно?

— Кемаль русских уважает. Они страдают, — уточнил Рауф и вдруг вскочил, закричал что-то зверское и побежал за дверь, бросив Нину.

«Что мне Кемаль? — подумала она. — Воюйте хоть с греками, хоть с англичанами».

Она выпила кофе и воду и стала скучать. Кончился и миндаль с изюмом, Рауф все не появлялся.

Она хотела пойти да просто позвать его, чтобы наконец получить деньги. Но все же ее останавливала беженская трясина. Чужбина, Ниночка! Сиди и дожидайся вислозадого эффенди, и дай Бог, чтобы все кончилось благополучно.

Она вспомнила разговор соседей о том, что турки в начале войны вырезали и выслали греков, армян-купцов, всех своих конкурентов, а потом война к этой победе добавила голод, драки в очередях, разбой, нехватку дров, угля. Если бы Нина была турчанкой, что бы она чувствовала, глядя как по Стамбулу шествуют розовомордые английские солдаты и итальянские полицейские с перьями на шляпах?

Она не была турчанкой, но стало жаль Рауфа и всех бедных турок. Разве нынче они не походили на русских?

Конечно, тяжело было Рауфу в оккупированной Турции. Однако где же он? Пора бы вернуться.