Зеркало для слепого

— Сегодня не стоит. Кстати, пока мы трезвые, давайте исполним формальности, — расстегивая сумку и вынимая пачки денег, предложил Родик. — Извините, купюры не самые крупные. Считать будете?

Вся сумма еле уместилась на столе. Виктор Григорьевич обвел их взглядом и опять заорал:

— Прапорщик! Сволочь! Ко мне!

Дверь мгновенно отворилась, и появился Сергей. У Родика создалось впечатление, что он подслушивал.

— Невыполнение приказа — трибунал. Где авоська?

Прапорщик протянул руку, и Родик увидел обычную хозяйственную сетку, с которой ходят за картошкой. Виктор Григорьевич вырвал сетку у него из рук и, не пересчитывая, начал складывать в нее пачки купюр.

— Взвесить, — кратко приказал он.

— Зачем? — спросил Родик, пораженный такими действиями.

— Я деньги по весу принимаю.

— И не ошибаетесь?

— Никогда. Деньги счет любят. Мне на довольствие недавно в банке вообще десятками выдали. Взвесили. Все до копейки сошлось. Взвешивать мы умеем. У меня же огромная столовая. Там все взвешиваем. Всегда все сходится. Даже если офицерам почти все отдали. Ха-ха-ха.

В это время появился прапорщик и застыл в проеме двери.

— Вольно. Взвесил?

— Так точно…

— Сколько?

Прапорщик протянул бумажку. Виктор Григорьевич посмотрел на нее, скомкал и бросил в угол.

— Все верно. Вот документы. Сделка завершена. Обмоем. Сергей, наливай!

По обращению к прапорщику Родик понял, что официальная часть завершена и Виктор Григорьевич уже считает себя свободным от службы.

— Поехали в ресторан, — предложил Родик.

— Не возражаю. Только давайте моего начфина возьмем. Вам с ним не вредно познакомиться. Кроме того, его телка в ресторане работает. К ней и поедем. Здесь недалеко. Спиртовича тоже с собой захватим.

— Не надо. Нормальной водки закажем.

— Чувствую в вас не ту кровь. Моя мама говорила: «Витя, экономить на чем-то нельзя. Экономить надо на всем». Мудрая женщина была, царство ей небесное. Папу научила все в семью нести. Папа умер. Мы с сестрой у него под кроватью два чемодана с деньгами нашли. Он инвалид войны был. Сельхозкооперацией заведовал. Экономил, может быть, не только свои. Жаль, поздно нашли. Денежки уже обесцениться успели, но все равно сразу мне квартиру купили, а то все по общежитиям скитался…

Ресторан с доставшимся ему от социализма расхожим названием «Ивушка», находящийся на другом конце города, оказался взятым кооператорами в аренду стандартным социалистическим кафе, которое в народе прозвали «стекляшкой». Перевести это заведение в ранг ресторана, вероятно, позволили застиранные скатерти и дешевая сервировка. Все остальное — от шатающихся столов и окружающих их стульев с потертыми дерматиновыми сиденьями до выщербленного пола из мраморной крошки — явно пережило не один десяток лет советского застоя. Их встретила миловидная, лет тридцати-тридцати пяти женщина. Начфин подчеркнуто фамильярно поцеловался с ней, нарочито удержав ее в своих объятиях дольше, чем это предписывали законы хорошего тона.

Родик, взяв бразды правления в свои руки, сделал щедрый заказ, а Виктор Григорьевич добавил к нему просьбу принести сначала водку.

Водка появилась на столе мгновенно, и Виктор Григорьевич быстро разлил ее в фужеры для вина, намеренно проигнорировав стоящие рядом водочные стопки.

— За Родину! — приняв торжественный вид, предложил он первый тост. — Товарищей офицеров прошу встать.

Выпив, он без паузы разлил оставшуюся в бутылке водку по бокалам и позвал официантку.

— Душа моя, — сказал он, и его толстое лицо расплылось так, что обвисшие щеки завибрировали в такт словам. — Кудесница. Следите, чтобы у нас водка не кончалась. Вот этот симпатичный мужчина нас сегодня угощает. А я халяву люблю. Несите быстренько и лучше холодненькую. Шагом марш… За бабе, — не дав никому опомниться, предложил он второй тост. — Офицеры пьют стоя с постановкой локтя. А я выпью с локтя.

Виктор Григорьевич водрузил бокал на локоть и, чудом удерживая его, опрокинул в рот, а потом с несвойственной для его комплекции ловкостью поймал в воздухе и театральным жестом поставил на стол. Родик выпил и изобразил восхищение, хотя в душе считал, что солидному человеку такие фокусы не к лицу.

— Давайте за вас, Виктор Григорьевич, — предложил он, наливая водку в освободившиеся бокалы.

— За командира! — поддержал начфин. — Чтобы пилось и моглось.

Застолье развивалось в лучших российских традициях. Появились новые бутылки, в том числе с пивом. Несколько раз выпили на брудершафт. Постоянно слышался громкий голос Виктора Григорьевича, который со все большим количеством матерных слов комментировал перестройку и предлагал противоречащие друг другу тосты. Он заметно опьянел и время от времени приставал к Родику с вопросом:

— Вы, Родион Иванович, Ельцина уважаете?

Родик отвечал неопределенно. На это Виктор Григорьевич реагировал одной фразой:

— Охренительный мужик.