Зеркало души

Радмила ждала. В процессе ожидания принесенный кокиль из креветок удачно перекочевал в желудок, туда же отправился греческий салат и чай с пирожным. Для всего нашлось место, все удачно улеглось.

На Ипатова она старалась не смотреть, между тем он весьма интересно рассказывал про искусство фотографии, умудряясь при этом есть с завидным аппетитом.

— Скажите, а чем фотомодели отличаются от обычных девушек? — вдруг спросила Радмила, удивляясь самой себе и тому, что происходило у нее внутри (не в желудке, конечно же).

— Ну, это вы мне должны поведать, — пожал плечами Феликс, звякнув вилкой.

— Почему я?

— Потому что вы теперь — фотомодель.

— Да ладно. — Радмила фыркнула. — Я — форменный кошмар в прекрасном мире фотомоделей.

— Вам, Радмила, неизвестен этот мир, — серьезно качнул головой Феликс. — Те кошмары, которые существуют в модельной вселенной, страшнее, чем вы себе представляете. И вы не кошмар, а всего лишь глазастое исключение из правил фальшивого прекрасного.

Радмила раскрыла рот. Она и вообразить не могла, что Ипатов-младший может выражаться столь… столь… столь…

Но прозвучал ли в речи комплимент или же это была окрашенная в теплый тон издевка, она не поняла. Но слова тронули каждый ее нерв.

— Вы только посмотрите на меня, — вздрогнула ресницами.

— Смотрю…

Мир вдруг стал маленьким, как старинная табакерка. Стены вплотную приблизились к столику, макушки упирались в опустившийся потолок. В табакерочном мире было очень тихо, и ничто не нарушало гармонию благословенной тишины.

Между ними— всего лишь столик, но и он, похоже, уменьшился, потому что смотрящие на нее агаты казались чересчур близкими.

Потом она сошла с ума.

Стремительно.

Она безумными невидящими глазами смотрела, как Ипатов расплачивается по счету, поднимается, подхватывает ее под руку и уводит из ресторана. Он ничего не говорил — она ничего не видела. Следовала за своим длинноносым поводырем покорно и безропотно.

Вечерняя набережная полнилась праздной гуляющей публикой, но эта публика тем не менее находилась в другом измерении. Существовала параллельно, и никоим образом не пересекалась с двумя людьми, которые замерли у гранитного парапета.

Мир стал Феликсом Ипатовым, или, наоборот, Феликс Ипатов сделался целым миром. Но кроме этого человека с агатовыми глазами, которые прожигали насквозь, сейчас для Радмилы никого не существовало.

Она положила руки ему на плечи, погружаясь в матовую агатовую бездну. Феликс прижался к ней, обхватывая руками, наклонил голову, его щека коснулась ее щеки, и наметившаяся за день щетина чувствительно коснулась разгоряченной скулы. Где-то у уха шевельнулись теплые улыбающиеся губы:

— Я обещал вас поцеловать. Чтобы вы этот поцелуй почувствовали и запомнили. Чтобы он не стал ошибкой, о которой жалеют, протрезвев.

И он ее поцеловал.

Тело расплавилось, потекло вниз, как жидкое стекло, освободив душу. Она — ангел. У нее за спиной теперь есть крылья, белые-белые, и она неслась на них во вселенную, полную хрустальных радуг.

Неужели такоебывает? Случается с обычными людьми? Неужели люди могут взмывать к небесам? Неужели они могут лишаться тела, и чувствовать все так обостренно? Могут кружиться в сладкой неге, как новорожденные бабочки? Неужели они могут дышать светом?

…Радуги разлетелись вдребезги, крылья оборвались, и она упала вниз с головокружительной высоты. Очнулась, задыхаясь. В уши сразу ворвался шум набережной; припухлых губ насмешливо коснулся прохладный ветерок.

Ипатов по-прежнему держал ее за талию, ее руки лежали у него на плечах. Но поцелуй кончился. После него остался странный привкус — горько-сладкий.

— Я вас теперь ненавижу, — пробормотала Радмила потрясенно.

Ипатов чуть отстранился и разжал руки. Ой, как холодно сразу стало!

— Почему? — спросил он, и глаза его сузились.

Она отвернулась и скользнула взглядом по водной глади, которая в лучах заката походила на лиловое молоко.

— Потому что вы только что заставили узнать меня то, что таким, как я, знать вовсе не полагается.

— И что же таким, как вы, не полагается знать?

Она вздохнула, моргнув ресницами, на которых заблестела влага.

— Что на свете существует счастье…

5

И начался ад. И было жарко. И было тяжело. И было невыносимо. И ночь стала днем. И каждый день сделался прелюдией к ночи. И пошло бы это все к такой-то матери!!

Начались съемки.

«Удавить? Гм, неплохо. Да-да, этот вариант совсем неплох. У негопосинеет лицо, вылезут глаза, вывалится язык. А что будет, интересно, с егоносом? Отвалится? Да-а-а, действительно отличный вариант. Однако не эстетичный.

Отравить? Но чем? В ядах я не разбираюсь совершенно. По химии в школе еле-еле троечку в аттестат наскребла. Но если бы разбиралась… О-о, тогда егосмерть была бы красивой и очень-очень-очень мучительной. Я бы пропитала ядом еготрусы… Хотя каким образом я бы добралась до еготрусов? Нет, я бы отравленным ножом разрезала яблоко. Тьфу! Не люблю яблоки! Тогда персик. Классический вариант. И заставила бы егослопать отравленную половинку, а потом смотрела, как онкорчится и задыхается, рвет на себе одежду..»