Зеркало души (СИ)

— Я же сказал — не твое дело. Успокойся. Меня уже не пронять своими слезами. Всё кончено, как и говорил ранее. По-моему я сказал тебе сразу.

— Но Сережа, я же попросила прощения. И я люблю тебя! — Говорила она, чуть повысив голос.

— Я не прощаю предательства. Оставь свои попытки меня разжалобить. Теперь уже все прошло и забыто. — Генерал говорил это сухо и даже как-то равнодушно.

Они молчали и только иногда слышались всхлипывания и сопение женщины.

— Прости, мне пора. — Я услышала, как вставал генерал и как под подошвами его туфель хрустели раздавленные яблоки. Он чуть чертыхался и отбрасывал их в сторону.

Она высморкалась и, откашлявшись, повысила голос:

— Свеженького захотелось! А ей есть восемнадцать-то? Или тебе все равно кого иметь в постели? Лишь бы молодое тело! Да?

— Я не хочу тебя больше ни видеть ни слышать! — сурово сказал генерал. — И увольняю тебя. Положи ключи и уходи.

— Совсем? — удивленно ахнула она, все еще не веря его словам.

— Совсем, — утвердил он и быстро покинул веранду.

— Ах, так! — закричала она ему в след. — Я тебе это припомню!

Что ответил ей генерал, я не слышала, но то, как заскрипели зубы у этой Зойки и как она заматерилась, сплевывая — я слышала. Её угрозы были глупыми, если судить по тому, что, несмотря на свое дворянское происхождение, он не был репрессирован в сталинские времена, не подвергался гонениям, как многие гораздо более значимые и известные люди, а во время войны даже получил «белый билет» после легкого ранения. И до сих пор обласкан властью и получивший многие привилегии, как и ордена. Я видела его парадный генеральский мундир в гардеробе, которым хвасталась Глаша, как своим собственным. Тем более еще и статус Лауреата Сталинской премии о многом говорил. Так что происки какой-то там домработницы были пшиком, если его не подсиживали на работе. А что тАм происходило, то мне неизвестно. Поэтому я не очень расстроилась, а даже обрадовалась, что не увижу её больше. Тем более что завтра мы уезжали, и скоро мне предстояло встретиться со студенческой жизнью.

— Надо съездить к Маше, — подумала я, когда смолкли шаги ненавистной женщины, — И посмотреть, как устроилась. А еще узнать, когда и куда приходить первого сентября.

С этими мыслями я вошла в столовую и увидела сидящего за столом Иваныча с генералом. Они пили чай и мирно беседовали.

— Иди к нам, — махнул рукой ординарец. — Составь компанию.

Я поставила ведерко на стол.

— Там ягода, — улыбнулась я. — Собрала в конце сада. Уже осыпаются. Надо бы обобрать.

— Завтра так и сделаю, — сказал Иваныч. — Обещался Глафире Ивановне. Для варенья.

— Я помогу, — вставилась тут же. — Можно?

— Обязательно, — усмехнулся в усы мужчина. — Вот и Сергей Витальевич обещали помогать. Так что все вместе и сделаем.

Мы пили чай со смородинным листом, и болтали, вспоминая сегодняшнюю поездку: и уху, и рыбацкие рассказы Петровича. Потом отнесли все вместе посуду на кухню, но Иваныч не разрешил нам её помыть, прогнал. Тогда генерал пригласил меня в кабинет, показать тамошние книги и пластинки. Там стоял патефон, и можно было послушать музыку. Я с удовольствием приняла его приглашение и прошла вслед за ним, дав себе слово, что не буду его провоцировать.

— Только музыка и разговоры! — дала сама себе установку.

Здесь я ещё не была. Небольшая комната, до верха заставленная полками с книгами. В середине стоял большой стол с папками и бумагами, чернильный прибор, тяжелый с виду, видимо чугунный, и опять же книги…книги…книги. В углу стоял такой же маленький столик на одной ножке, как и в моей комнате и на нем патефон. На полке рядом пластинки и кресло. Второе он принес из спальни, где я мельком увидела большую кровать, скорее софу в восточном стиле, застеленную ковром с цветными подушками, как на моем кресле.

Генерал сел рядом и завел патефон, поставив пластинку на свой вкус. Заиграла музыка Чайковского.

— Первый концерт, — сказал он и откинулся на спинку, прикрыв глаза и сложив руки на груди.

Я знала это произведение, так как использовала его при чтении Пушкинского «Евгений Онегин». Сидела и слушала, а мои мысли были далеко, там в моем прошлом. Я вдруг вспомнила свою одинокую квартиру и кота с собакой, ребят, которым осталось всего ничего до конца учебного года и они там без меня. Даже своих соседок сплетниц у подъезда на лавочках. И мне вдруг стало так обидно и горько, что я всхлипнула и слеза покатилась из глаз. Потом опомнившись, быстро утерлась и отвернулась к окну. Там опускалась ночь. Прекрасная музыка лились прямо в раскрытый проем, и природа внимала её чарующим звукам.

Пластинка закончилась и я встала.

— Спасибо, Сергей Витальевич, мне пора. Спокойной ночи.

Я кивнула ему и вышла, услышав за спиной его тихое: — «Спокойной ночи, девочка моя!»