Зеркало души [СИ]

На мгновение я задохнулось, не хватало воздуха, а потом, всё так же внезапно, как бывает только во снах, я уже стояла в центре светящегося круга, перечёркнутого крест-накрест двумя линиями, образовывающими четыре лучей от того места, где стояла я. И тишина, звенящая тишина, которая сводила с ума.

Я не знаю, что я тут делаю, это состояние меня угнетает. Я бросаю взгляд вверх, вижу холодное, звёздное небо. А внизу, подо мной, пропасть, я стою на маленьком кружочке света и боюсь шевельнуться. Узнать, что на дне этой пропасти, мне не хочется, даже во сне я чувствую леденящий холод и дыхание горячего ветра, назад я оглядываться боюсь, нужно куда-то идти, есть даже дорога. Эти тонкие лучи, соединяющие меня с неизвестностью, и есть путь. А небо надо мной постоянно меняется, словно вокруг меня проносятся не только года, — вечность. Надо сделать шаг, надо попытаться выбраться. Но я боюсь сорваться в пропасть, под безразличные взгляды холодных звёзд. Я знаю, что это всего лишь сон, но и во сне мне не хочется умирать. Единственное, что я могу сделать, это вдохнуть поглубже и шагнуть по слабо светящемуся лучу вперёд. В неизвестность, которая страшила не меньше смерти.

И тут же на меня накатила такая ярость, боль и тоска, что я задохнулась. Крушить, уничтожить, разнести в дребезги свою тюрьму, вот что я хотела, но я была прикована, и тело моё пронзал меч…

Я закричала от ужаса и смогла наконец проснуться.

Резко сев, заново осознавая себя, я попыталась стряхнуть остатки дикой ярости, нахлынувшей во сне. Уже рассвело. Воздух был прохладен и неприятен, я почувствовала, что мне холодно даже под одеялом, наверное, я опять забыла нормально закрыть окно.

Хорошо знать, что кошмары снятся в два раза чаще обычных снов, как бы подготавливая нас к бодрствованию, чтобы мы не умирали от испуга. Но знание не спасает от ужасного настроения, что следует после пробуждения.

Чтобы хоть как-то забыться, я взяла с тумбочки плеер, понимая, что с таким настроем, что у меня сейчас, на тренировку лучше не идти, а то я покалечу кого-нибудь.

Минут через пятнадцать, когда я уже мысленно привыкла к своему прогрессирующему аморфному состоянию, который обычно предшествовал неприятностям, в комнату почти буквально вломился Дан. Я сделала вид, что его не заметила и закрыла глаза.

— Так, я не понял, ты почему ещё лежишь? — спросил он, выдёргивая у меня наушники.

— Я плохо себя чувствую, — тихо сказала я, забирая у него наушники и вспоминая, что обычно я редко пропускала школу даже в дни болезни, но когда у меня ни с того ни с сего падало настроение, я просто говорила об этом маме и оставалась дома. Здесь такой фокус вряд ли пройдёт, но у меня не было сил объяснять сейчас, что обычно следует, если меня раздражать дальше, и я просто вставила наушники обратно в уши, завернувшись в одеяло.

— И что? Хочешь сказать, что на тренировку ты не пойдёшь? — сквозь музыку донёсся голос Дана.

— Да, — не повышая голоса, сказала я тем голосом, который очень хорошо знали мои друзья, и едва услышав этот тон, сразу запасались бронежилетами.

— Но…

— Дан, запомни, — сказала я, выключая плеер, в котором играла «Токката» Баха. — Я редко говорю, что не в состоянии что-то делать, — всё так же тихо и спокойно объясняла я, — но если я об этом сообщила, то мне лучше не доставать. Иначе всю оставшуюся жизнь ты будешь заикаться.

— Что это ещё за новости… — он не успел договорить. Сосуд моего терпения, и так в последнее время крохотный, как мозг у страуса, наполнился и затопил соседей.

Дан внезапно отпрянул от меня, словно его толкнуло что-то тяжёлое, и исчез, секунду спустя я услышала его гневный голос в коридоре, но дверь в мою комнату захлопнулась у него перед носом. Я села в кровати, понимая, что каким-то образом во всём этом замешана моя сила, но немного меланхолично пожала плечами и снова уснула под тихое мурлыканье музыки в наушниках. Дан, вероятно, понявший, что настроение у меня очень плохое, перестал сотрясать дверь ударами и ушёл.

Вернулся он к двенадцати, и если и злился, то вида старался не показывать.

— К Бенедикту ты тоже не пойдёшь? — я оторвалась от кровати. Вид у Дана был немного ехидный, словно он нажаловался учителю, и меня ждёт получасовая лекция о правильном поведении и послушании старших по званию, точнее по возрасту.

— Иду, — пробурчала я его спине: он уже вышел из комнаты. Не знаю, почему он старательно делает вид, будто ничего не произошло, но ничего хорошего мне это видимо не сулит.

Я умылась холодной водой, чтобы окончательно проснуться, натянула на себя одежду и поплелась по коридору к кабинету Бенедикта. Мир для меня был в серых тонах, что-то нехорошее тянуло камнем душу, было такое состояние, как в ночь перед экзаменом, к которому не готов.

Едва я толкнула дверь в комнату, где у нас проходили занятия, как учитель, а он был один, обрадовал меня тем, что его удовлетворяет мой уровень теоретических знаний, а значит, мы переходим к какой-никакой, а практике.