Зеркало грядущего

Он знал, что преследователей не слишком много – у коновязи стояло не больше дюжины лошадей; остальные заговорщики, должно быть, подобно Амальрику и его таинственному спутнику, явились на встречу пешими. Однако и этого не мало, и десяток клинков опасен для беглеца ничуть неменее десяти десятков: каждый удар равно может стать несущим смерть.

Когда-то в юности, в Пуантене, когда жива еще была его матушка, и интриги ее властолюбивого возлюбленного заставляли Троцеро жить в постоянном страхе за свою жизнь, дабы не опасаться предательского покушения, удара кинжалом в толпе или нападения из-за угла, граф всерьез занимался боевыми искусствами и втайне ото всех брал уроки у самого Ксайтиса Тулушского, лучшего мастера фехтования не только в Пуантене, но и во всей Аквилонии. И, помнится, Учитель объяснял однажды, что нападающие, неважно, пешие или конные, вооруженные копьями, мечами или боевыми молотами, могут быть опасны лишь до тех пор, пока число их не превысит четырех; после чего, сколь бы велико ни было их искусство, они станут лишь мешать друг другу, и справиться с ними не составит труда… Однако то были слова истинного мастера, а Троцеро, несмотря на бесспорные успехи в фехтовании, так и не достиг необходимого уровня отрешенности и самодостаточности, при котором любой поединок воспринимается как произведение искусства, и гибель, твоя собственная или соперника, – лишь достойное и вполне естественное его завершение. Граф был слишком азартен.

Но теперь, стремительно приближаясь на не ведающем усталости скакуне к блестящей черной ленте реки впереди, он ощутил знакомую тревогу, и страх ледяной когтистой лапкой царапнул по сердцу. Но комья раскисшей земли летели из-под копыт коня, а на склоне он понесся еще быстрее, точно у него и впрямь выросли крылья, – и пьянящее чувство свободы и радость сражения изгнали недостойное чувство. Несмотря на то, что преследователи были почти у него за спиной, – так что он слышал их полные ярости крики и храп лошадей, Троцеро знал, что спасется. Не только ради себя. Ради будущего всей Аквилонии он обязан был уцелеть!

Он забрал чуть правее по берегу и, заметив впереди лодку, спрыгнул с седла, не останавливая коня, и, свернувшись в клубок, как учил его Ксайтис, покатился по мягкому песку. Конь его, испуганный неожиданным маневром всадника, понесся дальше вдоль берега, и Троцеро, затаившись в тени лодки, вознес мольбу Митре, чтобы заговорщики во тьме не заметили его уловки и продолжили охоту за оставшимся без наездника скакуном.

Хитрость его – по крайней мере, на время – сработала. Дикая охота пронеслась мимо, не больше чем в пятнадцати шагах от того места, где граф, взмокший от пота, с колотящимся сердцем, распластался на влажном песке. Раненое плечо немилосердно ныло, задетое при падении, и перед глазами мелькали черные с алым круги бешеной карусели, но, стиснув зубы, пуантенец взял себя в руки. Вдали уже слышалась ругань и проклятия преследователей, – догнав сбавившую ход лошадь, они немедленно поняли его хитрость. Теперь они вернутся вдоль берега, осматривая каждую пядь, в надежде обнаружить беглеца. Но пуантенец к тому времени уже сталкивал в воду свою лодку.

Его заметили! Кавалькада галопом понеслась к тому месту, откуда отчалил Троцеро. Наиболее безрассудные – их было трое – направили лошадей в воду, надеясь вплавь догнать беглеца, но сильное течение было на его стороне. Двоих сразу отнесло в сторону, и южанин краем глаза увидел, как отчаянно нахлестывают они своих потерявших опору коней, пытаясь вернуться к берегу. Третий, однако, оказался упорнее. Поняв, что на лошади ему никогда не догнать Троцеро, он прыгнул в воду и быстро поплыл к лодке. С одним шестом, без весел, граф едва ли мог уйти от преследования, и, решив сражаться, он встал наизготовку у борта.

Несколько мощных гребков, и пловец оказался совсем рядом. В темноте лицо его, мокрое, искаженное яростной усталостью, казалось вельможе незнакомым, но он не сомневался, что это один из тех юнцов, кого он едва ли не ежедневно видел при дворе, завитым, напомаженным, с золотой эмалью на зубах, вырядившимся по последней моде, дружески болтающим с придворными, улыбающимся барышням, почтительно кланяющимся королю… королю, против которого, вместе с остальными заговорщиками, так подло злоумышлял. Жалость, недоумение и злость смешались в душе пуантенца. На миг он пожалел, что не может втащить этого молодого глупца в лодку, надавать оплеух, чтобы привести в чувство, поговорить по душам, вбить в его деревянную башку хоть немного ума, – но сейчас было не время и не место для подобных уроков. И когда левая рука пловца, показавшись над водой, ухватилась за борт лодки, едва не перевернув ее, Троцеро, не колеблясь ни мгновения, полоснул по ней мечом.

Однако лодка покачнулась, удар его вышел неточным, и преследователь удержался. Правая рука взметнулась, и в лунном свете блеснул короткий меч. Вода стекала с клинка, точно черная кровь.