Зеркало и свет

Когда Марильяк в следующий раз приходит ко двору, то при виде его вздрагивает и сворачивает в другую сторону. Ему жаль посла: Марильяк сообщает своему королю то, что Франциск хочет услышать, и даже на расстоянии чувствует пожелания больного. Говорят, Франциск не в силах проехать и полумили. Говорят, он умирает. Однако слухи хоронили его уже много раз. Подобно нашему королю, он всякий раз воскресает.

Генрих говорит:

– Посол Марильяк объявил, что больше не может вести переговоры в присутствии Кремюэля. Он считает вас шпионом императора.

– Это определенное затруднение.

– Вовсе нет. Я могу беседовать с ним наедине.

Он кланяется. Генрих всегда полагал, что государь беседует с государем, а простые подданные жмутся в сторонке. Генрих говорит:

– Нам нужно задобрить Франциска. Если он оправится от болезни, то может заключить со мной договор. И к императору нам тоже стоит подольститься.

Он понимает, что хочет сказать король: ведите двойную игру, Кромвель. Как мы вели ее всегда.

Иногда, говорит он Ризли, самое разумное сгрести свои бумаги и убраться с глаз долой.

Со стороны французского двора – никакого отклика на его возвышение, во всяком случае такого, чтобы доверить бумаге. Со стороны императорского двора – тоже молчание. Зато доставляют поздравление от Эсташа Шапюи, который дожидается во Фландрии, когда Карл вновь отправит его в Англию послом, что, по словам Шапюи, император сделает, как только окончательно уладится разлад между странами.

В Лондоне ходят упорные слухи, что Анну коронуют на Троицу. Он их не опровергает. Они разойдутся за пределы страны и будут способствовать умиротворению. Доктор Карл Харст посещает королеву, но что она ему говорит – неведомо. Харст ничего не делает, только бесконечно одолевает его невразумительными просьбами касательно протокола. Он, граф Эссекс, очень занят, поскольку скоро начинается парламентская сессия, а он приготовил много законопроектов. Король рассчитывает, что он повысит налоги. Деньги от монастырских земель не спешат течь в казну; как он некогда объяснял кардиналу, непростое это дело – превратить акры в звонкую монету.

Он выступает в палате лордов, но говорит не про налоги, а про Бога. Объясняет, к чему стремится король: к гармонии. У него такое чувство, что никогда еще он не говорил так хорошо и не сказал так мало.

После первого заседания парламента к нему приходит государственный секретарь Рейф:

– Ричард Рич недоволен. Считает, что его тоже должны были повысить.

Куда же еще? Чего может желать канцлер палаты приращений? У Рича поместье в Эссексе и один из самых больших лондонских приоратов, Святого Варфоломея. Однако Рейф говорит:

– Он затаил обиду, сэр. Потому что вы любите его меньше, чем Томаса Уайетта.

– Уайетт скоро вернется, – говорит он.

Да как Рич вообще может себя с ним сравнивать?

– Это лишь показывает… – Он не договаривает фразу. Это показывает, какие причудливые чувства люди таят в сердце и отнюдь не выказывают на лице.

Рейф говорит:

– Помните вашего соседа Стоу? Когда он подал жалобу, что вы якобы прирезали к своей земле часть его сада?

– Я не прирезал себе его земли. У Стоу ограда стояла неправильно.

– Мы в Остин-фрайарз все это знаем. Вы сказали, мне известно, где мои границы. Однако Стоу ходил по городу и поливал вас бранью. Его родные сетуют, и все им верят.

Он понимает, о чем говорит Рейф. Он ничего не украл у семьи графа Оксфорда. Однако де Веры так долго занимали камергерскую должность, что вообразили, будто она их на веки вечные.

Гардинер при встрече с ним говорит:

– Мои поздравления, Кромвель.

– Эссекс, – поправляет он. – Я теперь Томас Эссекс.

– Вы обескуражили французов, – говорит Гардинер. – Они были убеждены, что клевское фиаско вас добьет. А если не оно, то еретики в Кале, указавшие на вас как на собрата. Знаете, был такой прорицатель Калхас, который пережил предреченный ему час и умер от смеха.

– Но был еще и поэт Петрарка. Однажды он пролежал как мертвый почти целый день. Близкие молились за упокой его души, а когда собрались его хоронить, он сел – и прожил после того тридцать лет. Тридцать лет, Стивен.

Съезжается двор – самый большой за последние годы. Он видит, как Джейн Рочфорд беседует с Норфолком. Оба оживлены – герцог определенно выказывает ей почтение, чего за ним раньше не водилось.

Позже он подстерегает ее и спрашивает игриво:

– Что вам рассказывал дядюшка Норфолк?

– То, что мне пристало знать.

Она раздраженно, заносчиво отворачивается от него. Он думает: я ее упустил. Когда это случилось?

К нему приходит невестка:

– У меня новости о рукоделии. Знаю, вашей милости будет любопытно узнать.

Он склоняет голову набок: слушаю, мол.

– Мне поручили работу. С этим вполне справилась бы служанка, но вещицу отдали мне. Вещицу Джейн. Джейн, моей сестры, королевы. Это была ее поясная книжица, ее молитвенник. Сказали, спори отсюда инициалы. Я сказала, не буду. Я мистрис Кромвель, а не горничная.

– Леди Кромвель, – напоминает он.

– Мне надо было сказать так, да? Я забыла. У меня титул совсем недавно.