Зеркало моды

С приходом Второй мировой войны мир Эмеральд Кьюнард рухнул. Дом на Гросвенор-сквер опустел, лакеев призвали в армию, картины Мари Лорансен распродали. После неудачной поездки в Америку Эмеральд, которой там ужасно не понравилось и которую там не принял никто, кроме нескольких преданных и верных друзей, вернулась в Лондон и сняла две комнаты в отеле «Дорчестер». Привычного для нее общества больше не существовало; поговаривали о ее шатком финансовом положении, а она сама признавалась друзьям, как трудно ей экономить. И даже в таких стесненных обстоятельствах леди Кьюнард, как это ни парадоксально, удавалось пребывать в расцвете сил. Никогда раньше не выглядела она настолько цельной личностью; никогда раньше не казалась своим друзьям настолько мудрой, доброй и понимающей. И хотя, живя в большом отеле, леди Кьюнард была далека от суровых правил карточной системы и от очередей, она, словно барометр, тонко чувствовала все изменения, происходящие за стенами ее башни из слоновой кости. Со временем она достигла такого уровня, что стала называть некоторых людей намного моложе себя «устаревшими», потому что их мнение о мире не отвечало новому положению вещей.

Как бы ни менялся мир, жизнь леди Кьюнард всегда освещалась ее интересом к людям. Она была настоящим коллекционером характеров; но в отличие от других светских львиц, желавших напустить знакомым побольше пыли в глаза, она коллекционировала их из чувства глубокой симпатии. Она отыскивала людей с разными достоинствами – какого-нибудь неизвестного художника, подающего надежды политика. Леди Кьюнард как никто умела находить талантливых людей, например, посмотрев пьесу в маленьком подвальном помещении какого-нибудь общества поддержки искусств в пригороде Лондона, она отыскивала ее автора и помогала ему. Эмеральд Кьюнард некогда было стариться.

Гостиная леди Кьюнард в «Дорчестере» казалась оазисом цивилизации среди дикости и разрухи войны. Зайдя в лифт, ты поднимался из унылого мира на седьмой этаж. Там, в номере 707, тебя завораживал вид выстроенных в ряд вишневых стульев, мебели в стиле буль, столов, украшенных фигурками из золоченой бронзы. Среди предметов искусства, причем самых изысканных, сидела Эмеральд, словно чудесная канарейка, разговаривая на какую-нибудь неожиданную тему с потрясающей живостью, возвращая окружающих к жизни оригинальностью и дерзостью мыслей.

Бывало, посреди ночи меня будил телефон. Не считаясь с тем, что другие люди в это время обычно спят, Эмеральд воодушевленно о чем-нибудь мне рассказывала в трубку. Полежав немного в темноте и посмеявшись над ее звонком, я зажигал свет, чтобы записать какую-нибудь волшебную и вдохновляющую мысль, но на следующее утро без ее голоса и вне контекста записанные карандашом цитаты казались безжизненными. И все же какую-то частичку Эмеральд можно разглядеть в следующих выбранных наугад заметках из дневников.

Уверенным «сценическим» тоном леди Кьюнард пересказывала детали последнего светского скандала: «Разумеется, мы с ней незнакомы, но ее знает мой врач. Врачи знают всех. Многие говорят, в ней ничего особенного, но мне лично об этом ничего не известно. Сейчас другие вкусы. И вот, говорят, недопустимо повел себя герцог, ведь этот самый герцог совершил ужаснейшую ошибку – влюбился. В общем-то, он ничего не мог с собой поделать, бедняга герцог, но мне кажется, что уж жене-то говорить об этом не стоило. А он сказал, и для нее это стало таким огромным ударом, что она не вынесла его и умерла. Людям это, конечно, не понравилось. Так что на беднягу герцога все набросились с критикой».

Если бы не приятность леди Кьюнард, ее рассуждения могли бы показаться бессердечными. При этом часто ее слова вызывали взрыв хохота, когда, например, она заявляла гостям за ужином: «От маленьких детей одни только проблемы! Дети ужасны!», или «Не могут же мужья любить жен. Нет, этому не бывать!», или «Мальчикам не следует жениться на девочках!».

Эмеральд была изумительной женщиной, но часто довольно резко отрезвляла собеседника. Как-то сэр Томас Бичем особенно разошелся. «Виолончель, – с жаром говорил он, – невозможно слушать саму по себе дольше минуты, иначе захочется убить того, кто на ней играет, а через десять минут, уж поверьте, вы его непременно убьете». Леди Кьюнард спросила: «Ну и что с того?»

Когда рассказ Эмеральд прерывал телефонный звонок, она снимала трубку и нетерпеливо говорила: «Да? Кто говорит? Меня это не особо интересует». Иногда она напоминала персонаж из пьесы Оскара Уайльда: «Вы же не собираетесь оскорбить меня, предложив шампанское? Я хочу воды. Воду так трудно достать. Вода в Лондоне в таком дефиците». Леди Кьюнард могла с восторгом отозваться о незнакомке: «Чудесные волосы, вы не находите? Какой красивый цвет! Чтобы такой получить, нужно их лишь немного подкрасить». Рассматривая картины в маленькой галерее рядом с Бонд-стрит, Эмеральд с ужасом в голосе сказала продавцу: «Нет, не надо мне показывать голландцев! Я терпеть не могу все голландское!»