- Илья! Ты живой! – я коснулась стекла, и он повторил мое движение.
- Да. Со мной все в порядке. С тобой, как вижу, тоже, - я кивнула, не в силах произнести хоть что-то внятное.
- Как у тебя получилось? Ты не сжег тетради?
- Сжег, - спокойно ответил он и хмыкнул, – но пару листочков из них выпало, - Сазонов достал из кармана джинс смятые страницы, исписанные Радкиным подчерком. – Хотел убедиться, что ты счастлива, и все это было не зря.
- Я счастлива, - честно призналась ему. – А ты?
- И я, - улыбнулся он в ответ. – Тогда я пошел. Прощай.
- Постой!
Но Илья покачал головой, не давая мне договорить, и отправляя воздушный поцелуй кончиками пальцев. Изображение начало мутнеть, я пыталась пальцами коснуться его ладони, однако стекло снова стало холодным. Подняв непослушными руками с пола застежку, я смогла, наконец, застегнуть украшение и, бросив последний взгляд на зеркало, вышла во двор.
Тысяча крутившихся на языке вопросов так и осталось без ответа, но в одном я теперь уверена: Илья в Отражении жив и здоров, и с ним все хорошо. А это значило, что я, наконец, была абсолютно счастлива, зная, что тогда из тысячи решений выбрала самое правильное. В этом мире меня ждал отец и человек, без которого я не могла представить своей жизни, и за это счастье я заплатила сполна.
Я села рядом с Сазоновым и коснулась губами его щеки.
- Люблю тебя, Рада, - сказал он тихо, и я ответила ему:
- Люблю, - и засмеялась, попадая в родные объятия.