Зеркало над бездной

Когда Главный увидел содержимое архива Маршалла, с ним чуть инфаркт не случился, а через два часа Валевич уже сидел у меня в кабинете и нагло врал про фальшивки и мошенничество. И знаешь, я думаю, что это не наш с тобой шеф сдал всю историю фэбээровцам. Похоже, что они уже знали об утечке и выясняли, у кого из наших коллег окажутся эти документы. Разумеется, вышли на нас. И шеф просто согласился с ФБР или сделал вид, что согласился, и, чтобы избежать проблем, все им отдал. Включая и нас с тобой.

– Сука! Какая же сука!

– Спокойно, Макс! Во-первых, не суетись. За нами наверняка наблюдают. Мы просто болтаем, смеемся и прощаемся. Мы же старые друзья? А во-вторых, тебе надо исчезнуть из Штатов и отдохнуть. Никакой Саркози, разумеется, мне и даром не нужен. Эту тему давно уже пробили французские коллеги, а переписывать – не наша работа. Отдохни, пока все утрясется и забудется. Будем делать вид, что мы поверили в сказку о том, что архив Маршалла – фальшивка.

– Ричард! Ричард! Но есть же хоть маленький шанс, что мы это опубликуем? Когда-нибудь?

– Если честно, то нет никаких шансов. Забудь. Если, конечно, ты не хочешь превратиться в мертвого Макса Малина. А я – в мертвого Ричарда Бервика. Надеюсь, что все постепенно утихнет. Пойми, старина, это не разоблачения какого-то проворовавшегося чиновника из Пентагона или коррупции в Госдепе. Это гораздо страшнее. Давай не будем считать эту историю счастливым шансом, а спишем ее, как обычный технический прокол. Все! Прощаемся! Тебе привет от Элизабет.

– Спасибо. Ей тоже.

У выхода на посадку суетилась большая группа школьников, отправляющихся на ознакомление со средневековыми замками Луары. Родители, воспитатели и сами маленькие туристы создавали беспрерывный монотонный гул, изредка прерываемый выкриками особо эмоциональных мамаш. Бервик пожал приятелю руку и тихо сказал:

– Связь обычная. Экстренные ситуации обозначаем, как и прежде. По тем же каналам. Удачи.

Прощайте, президент Кеннеди. Даллас. 22 ноября 1963 года

С утра серые крыши Далласа поливал мелкий и холодный дождь. Невыспавшийся ветер гонял по низкому небу растрепанные облака, и казалось, что нигде не укрыться от пронизывающего северного сквозняка. Он хлопал дверью в кафе и сносил стойки с газетами и цветами, а те, которые не поддавались, заливал дробными мутными каплями. Но в Далласе в этот день на неприятную суету природы почти никто не обращал внимания. Все ждали События.

Высокий черноволосый мужчина лет тридцати с лишним, который называл себя Томом Уокером, вышел из отеля на Леман-авеню и, подняв воротник роскошного длинного пальто, перебежал улицу к ближайшему телефону. И только там, смахнув капли дождя со стеклянных окошек, случайный прохожий мог бы рассмотреть Уокера.

Он был красив какой-то совершенно хищной, утонченной красотой – зачесанные назад черные волосы обрамляли худощавое лицо, нос с небольшой горбинкой, тонко очерченные губы. Но глаза… Глаза его завораживали. В них виднелось удивительное сочетание немыслимо холодной непознанной глубины и неожиданно всплывающих проблесков мягко-желтого света. Это были очень странные глаза. Они одновременно вызывали непонятный внутренний страх и привлекали теплом, возникающим резко и неожиданно. В них чудилась бездна. Бездна, в которую так хочется заглянуть еще раз.

Уокер бросил мелочь в аппарат, набрал номер и, услышав быстрое «алло», глубоким, низким голосом отрывисто сказал:

– Это я, Малыш. Как там в аэропорту?

– Все хорошо. Борт номер один садится через несколько минут. Нас, журналистов, здесь немерено. Человек сто. Плюс зевак столько же. А я тут околачиваюсь возле телефонной будки… Слушай! С погодой чудеса. Тучи с дождем ушли. Солнце… Похоже, поедет в машине с открытым верхом. Думаю, что у вас там тоже скоро развиднеется…

– Охрана?

– Очень много. Такого не было даже в Нью-Йорке. Всех проверяют. На крышах снайперы. Вон! Вон! Садится самолет! Набери не этот номер минут через десять.

Положив трубку, человек, называющий себя Уокером, закурил прямо в будке. Он стоял спиной к промокшему городу и думал о том, что сегодня, наверное, самый важный день за всю его тридцатитрехлетнюю бурную жизнь. Сейчас должно произойти то самое главное событие, которое он рассчитал, продумал до мелочей, к которому подключил сотни и сотни людей, большинство из которых даже не понимали всего масштаба операции, в которой участвовали. Во всяком случае, пока не понимали, считая, что просто зарабатывают хорошие деньги. Да что там большинство! Картину до деталей не понимал никто, за исключением самого Уокера. А выше его в тот день было лишь плачущее небо.