Зеркало смерти

И посыпались вопросы – что, когда, почем? Наташа сбивалась, но отвечала, и с ужасом понимала, что не должна бы отвечать… Однако сделать уже ничего не могла.

– Когда она заговорила об этом?

– Вскоре после похорон. На третий день.

– А раньше были такие разговоры?

– Нет, конечно. Там ведь жила моя сестра.

– И в какой форме она это предложила?

Наташа задыхалась. Она и сама уже чувствовала что-то неладное, но не могла себе этого объяснить.

– Она сказала, что все равно я тут жить не буду. Что мне деньги будут нужнее… И что если захочу продать, то чтобы первой продала ей.

– И сколько предложила?

У многих людей этот вопрос вызвал бы естественную скрытность. Настоящей суммы, за которую покупается и продается недвижимость, никто называть не хочет. Но Наташа сразу выпалила про двадцать пять тысяч.

– Это вас устраивает?

– Нет! Я хотела больше, по справедливости. Дом стоит больше, так зачем же мне терять деньги!

– Почему же вы согласились на эту сумму?

Наташа рассказала о Людмиле и об ее претензиях. Говорила она кратко, неприязненно, но следователь не перебивал, не переспрашивал и, казалось, все сразу понял.

– Она вас напугала, что потребует половину, и вы решили провернуть сделку втайне от нее?

– Да, верно.

– А Елена Юрьевна знала об этом?

– Конечно, да! – воскликнула Наташа. – Я сама ей сказала, и она сразу сообразила, что тут можно провернуть выгодное дело.

– А почему она решила, что вы не будете там жить?

– Ну… У меня в Москве все – работа, семья… Я не могу сюда переехать, значит, дом все равно будет стоять пустым.

– А что это она вдруг загорелась покупкой?

– Для сына, – поторопилась объяснить женщина. – Для…

И осеклась. Сын Елены Юрьевны до сих пор оставался для нее величиной абстрактной. Сын-шалопай, скоро женится, невеста уже беременна, хорошо, если молодая пара будет на глазах у стариков… Все выходило гладко и просто, ничто не вызывало вопросов. Но если сын – Дмитрий, тогда…

– Для него, – упавшим голосом закончила она. – Но я не знала тогда…

– Спасибо, идите. И вот еще что, – следователь поигрывал карандашом, глядя на Наташу с каким-то затаенным любопытством. – Пока ничего не продавайте.

Женщина вышла, с трудом отыскав дверь.

* * *

– Я не могу туда пойти одна, – твердила она, вертя в руках уродливую пепельницу. Тошнотворный запах перегорелого табака сводил ее с ума, но Наташа даже не морщилась. – А мне очень надо их увидеть и поговорить. Раньше могла, а теперь не могу. Я боюсь! Пожалуйста, помоги мне!

Подруга смотрела на нее с тяжелым недоумением, ничего не отвечая. Она присела на подоконник, настежь отворив раму, и пускала дым на улицу. Детей дома не было – старший занимался в школе, младший был в яслях. У Жени, их матери, как раз выдался обеденный перерыв.

– У меня тут больше никого нет, – убито продолжала Наташа, отодвигая пепельницу подальше. – Ты одна осталась.

– А ты же говорила, что девчонки-соседки тебе помогают?..

– Да что с них взять. Они совсем молодые, наивные. Им самим страшно.

– А мне – нет? – Женька спрыгнула с подоконника, и ее жестко очерченные губы показались еще тверже, чем были прежде. – У меня двое детей, мужа нет, и ты полагаешь, что мне все равно? Если я умру – на кого они останутся?

Наташа не думала об этом. Школьная подруга оказалась единственным человеком, к которому она могла броситься, узнав потрясающую новость о Дмитрии. Она не лицемерила, преувеличивая свое одиночество. У нее в самом деле не осталось больше ни единого человека, к которому можно было обратиться за помощью. Елена Юрьевна? Смешно. Татьяна, которую она было посчитала подходящей кандидатурой? Преступница, скорее всего… И она мертва. Кто еще?

Муж напоследок велел ей остановиться у подруги, и она машинально последовала его приказу. Она даже не задумывалась о том, что может оказаться некстати, ведь Женя всегда была ей рада. Всегда. Только не теперь.

Ей открыли сразу, но увидев старую приятельницу в казенном голубом халате, пережевывавшую какую-то еду, Наташа сразу поняла, что явилась не ко времени. Женя даже отшатнулась, увидев ее, потом сухо спросила, что ей нужно.

Будь это в Средние века, Наташа непременно воскликнула бы, склонившись в поклоне: «Пища и кров!» То была принятая формула, отворявшая ворота неприступных замков. Но времена были иные, и потому она просто спросила, не помешала ли чему?

– Заходи, – неприветливо ответила Женя. – У меня не прибрано, ну да ладно. Только в комнату не лезь, там бардак.

– Ничего, все свои, – отозвалась Наташа. Прием был странный. Конечно, подруги давно шли разными дорогами, но все же считали друг друга близкими людьми.

Она пыталась рассказать Жене о том, что произошло в кабинете следователя, взывала к ее чувствам, но ей казалось, что ее мало слушают. Подруга слонялась по кухне, с каким-то ожесточением поедая бутерброд, часто смотрела на часы, и Наташа все яснее понимала, что ей совсем не рады и она явилась докучной помехой.

– Ну и что тебе нужно? – спросила наконец Женя. Она вымыла руки, небрежно напудрила свое длинное лошадиное лицо и косо взглянула на гостью. – Чтобы я пошла с тобой к Елене Юрьевне?

– Да-да!

– А зачем?