Если бы не все эти люди вокруг, я бы, наверное, набрался храбрости и попросил его молиться пораньше, ну хотя бы минут на десять, чтобы мне не приходилось болтать с Синдри 2.0. Ну а сейчас мне только и остаётся, что рассматривать брусчатку, собственные кеды и тёмный пакет с логотипом галантереи в руке Преподобного. Из пакета свешивается край чего-то невесомого и кружевного. Это совершенно не моё дело, но вряд ли священники носят такое бельё.
А вот Венди — да, могла бы.
Я думаю о ней чаще, чем мне положено. Кажется, это называется «гештальт». Когда обещание счастья не сбылось, и ты с каким-то мазохистским удовольствием день за днём расковыриваешь свои воспоминания.
Её сумку с учебниками нашли в грязи рядом с автозаправкой. Её имя так и не вписали в выпускной альбом. Она просто вышла из школы в один из последних дней мая — и пропала.
Ма злится, когда я заговариваю о ней.
— Пропащая девчонка, — цедит она сквозь зубы. — Она курила, Синдри, и ругалась, как сапожник! Представляешь?
Да я, в общем-то, знаю.
Мне тринадцать лет. После уроков я, как угорелый, мчусь на пустырь за фабрикой — и радостно замираю, увидев среди догнивающих, припорошенных снегом скелетов старых машин тоненькую фигурку в синем плаще. Мы по очереди курим последнюю сигарету из пачки, которую Венди стащила у папаши, и строим планы на будущее.
— Нет, Синдри, нам
Я киваю. Безумно.
И это последнее, что я помню из прежней жизни.
Все они уверены: Венди удрала в Биркетвейн (а значит, всё равно что умерла для нашей благонравной общины). Но я не верю. Чтобы она, да не хлопнула дверью напоследок?
Маргрете соглашается помочь мне. Ещё бы. Я ведь теперь идеальный друг, свидетельство чужого благородства: эй, смотрите все, моя душа шире неба и чище воды во фьордах, ведь я не брезгую знаться с парнем, которого поимел сам дьявол!
— Госпожа Тира, мне так ужасно неловко, но у Венделы, похоже, осталась моя тетрадь по химии, — Маргрете ковыряет носком туфли полусгнившие доски крыльца. — Мне бы забрать её…
— Конечно, деточка, — шмыгает носом мать Венди. — Пойди, забери, если найдёшь. Полиция там всё перекопала.
— Да, такой ужас! Знаете, я каждый день молюсь, чтобы она нашлась!
Это она про Венди, ясное дело, а не про несуществующую тетрадь.
Взгляд покрасневших глаз останавливается на мне.
— Это Синдри, — торопится объяснить Маргрете. — Он, помните, тоже был другом Венделы. До того, как…
— Ах, да. Несчастный мальчик.
По ее лицу видно: лучше бы этому мальчику быть несчастным где-то в другом месте. Но улыбка Маргрете широка — ровно настолько, чтобы не быть неуместной, — а её рука лежит на моём плече, и нас пропускают в дом.
В комнате Венди душно и тесно, как в коробке для обуви. На столе, заваленном косметикой, слой пыли. Непохоже, чтобы полиция так уж усердствовала при обыске.
— Так что мы ищем-то? — спрашивает Маргрете.
— Посмотри, что из её одежды пропало. Не могла же Венди уйти из дома, не взяв ничего с собой?
Этот запах — лаванда. Эта вырезанная из газеты фотография, пришпиленная к обоям — набережная Биркетвейна — мечта. Расширенные зрачки Маргрете, её пальцы, перекладывающие стопки белья в комоде — любопытство.
Синдри 3.0 познаёт мир.
— Всё на месте, — наконец говорит она. — Даже то платье, с пайетками, из каталога. Вен на него полгода копила!
Не то чтобы я удивлён.
Маргрете украдкой — ей кажется, что украдкой, — заталкивает в сумку сиреневый газовый шарфик.
— Ты возьми что-то на память, если хочешь, — великодушно предлагает она. — Думаю, Вен не была бы против.
Почему все говорят о ней в прошедшем времени? Мне нельзя злиться. Но что-то плохо получается.
— Ох, Марго, ты такая добрая! — я заглядываю ей в глаза. — Может, сходим в кино, а? Только ты и я?
Выражение её лица дорогого стоит, правда.
Я рассеянно смотрю на фотографию. Синдри 2.0 гримасничает:
— Эрик, я так испугалась! Я думала, этот урод набросится на меня прямо там, в её комнате. Представляешь, он забрал сорочку Вен! Мерзость какая!
Узнать интонации Маргрете нетрудно (кстати, хотя моей репутации уже и всё равно, — никакую сорочку я не брал).
— Ублюдок! — рычит Синдри 2.0, изображая, надо полагать, Эрика, брата Венди. — Золотко, хочешь, я ему морду набью?
Выражение лица моего двойника меняется. Теперь он смотрит на меня — прямо и строго:
— Видишь, малыш Синдри, никто тебя не любит. Никому-то ты не нужен, кроме меня.
Я не должен слушать его, и уж тем более — говорить с ним. Но сейчас мне надо знать.
— Венди жива? — спрашиваю я.
Аксель спит, закинув руки за голову. Он улыбается во сне.
Я осторожно обхожу разложенные по полу номерки. Если сдвинуть хоть один — нарушить связь — он наутро заметит.