Зеркало Вельзевула

— А можно. Эти часы. Продлить? — осведомился посетитель, и в то же время в его руке появилась не слишком крупная купюра.

В ту же секунду купюра перекочевала в карман охранника, и этот последний открыл калитку, проговорив рассудительным тоном пожившего и знающего жизнь человека:

— Отчего же нельзя? Все можно. Ежели, конечно, человек с пониманием.

Сутулый человек ничего не ответил. Он еще ниже опустил капюшон и прошел на территорию больницы. Охранник проводил его задумчивым взглядом знающего жизнь человека и проговорил, обращаясь исключительно к себе самому:

— Родственника навестить… самого бы тебя не мешало подлечить. Натуральный «скворец»…

«Скворцами», или птенцами гнезда Скворцова, охранник называл пациентов психиатрической больницы. Впрочем, он работал здесь уже много лет и за эти годы пришел к неутешительному выводу, что здешние пациенты весьма мало отличаются от всех остальных людей и что если копнуть первого попавшегося, с виду вполне нормального человека, обитающего во внешнем мире, за пределами «скворечника», у него непременно обнаружатся несомненные симптомы шизофрении или паранойи. Ну, в крайнем случае маниакально-депрессивного психоза. Взять даже его самого… чем не симптом выработавшаяся с годами привычка разговаривать с самим собой?

А человек в куртке с капюшоном прошел мимо трехэтажного кирпичного здания, миновал по узкой тропинке огороженный высокой металлической решеткой садик (так называемый загон, предназначенный для прогулок пациентов) и подошел к окруженному старыми липами одноэтажному домику.

Остановившись перед железной дверью, выкрашенной зеленой масляной краской, он постучал в нее кулаком.

— Чего стучишь? — раздался из-за двери глухой неприязненный голос. — Я тебе щас по лбу постучу!

— Открой. Николай, — проговорил сутулый человек. — Это. Я. Пришел.

— Ты? — донеслось из-за двери. — Вот радость-то!

Дверь тем не менее открылась, и на пороге появился здоровенный детина в несвежем, когда-то белом халате, с грубой небритой физиономией и маленькими пронзительными глазками.

— Пусти. Меня. К нему, — прозвучало из-под капюшона.

— Пусти! — передразнил посетителя санитар. — Ты тут не первый раз, порядок знаешь. Просто так никого не пускают! Справку полагается показать.

— Само. Собой. Вот. Твоя. Справка, — и в руке посетителя появилась очередная купюра.

— Прибавить бы надо! — проворчал санитар. В голосе его не было подлинной уверенности в своем праве, он просто играл привычную роль, действовал по принципу «не прошло — и ладно», поэтому посетитель никак не отреагировал на его слова.

Санитар отступил в сторону. Как только посетитель вошел, он запер за ним дверь и пошел вперед по узкому, тускло освещенному коридору.

В стенах этого коридора через каждые несколько шагов имелись железные двери с прикрепленными к ним табличками, на которых были написаны фамилии пациентов.

Санитар шел, шаркая ногами и не оглядываясь на своего спутника, — он не сомневался, что тот следует за ним. В руке санитара брякала при каждом шаге основательная связка ключей. Наконец он остановился перед очередной дверью. Дверь эта отличалась от остальных тем, что на ней отсутствовала табличка с фамилией.

Санитар остановился перед этой дверью, немного помедлил, перекрестился и отпер ее одним из ключей своей связки.

За отпертой дверью обнаружился тесный тамбур, в другом конце которого имелась еще одна металлическая дверь. На этот раз санитар обернулся, убедился, что его спутник вошел в тамбур, и запер за ним первую дверь. Только после этого он отпер вторую дверь и отступил в сторону, пропуская посетителя.

За этой дверью находилась небольшая комната, нечто среднее между больничной палатой и одиночной тюремной камерой. В этой палате (или камере, как кому больше понравится) имелось маленькое, очень высоко расположенное окно, через которое проникал тонкий луч света, узкая кровать и привинченный к полу стул. А еще — тощий полосатый тюфячок, больше похожий на собачью подстилку. Тюфячок валялся в углу, и именно на нем скорчился в позе эмбриона обитатель палаты.

Лица его не было видно, поскольку пациент лежал, уткнувшись носом в стену. У него были длинные, седые, спутанные волосы, тощая, как у цыпленка, шея и узкая спина.

— Ну, вот он… — пробормотал санитар неожиданно тихо. — Хотел увидеть — смотри… только было бы на что смотреть-то! Не шевелится, лежит, как собака, на полу… и лает, как собака! Положим его на койку — а он опять на пол сползает! Да что я тебе говорю, сам знаешь… в общем, смотри на него, да только не очень долго. А то доктор придет, ругаться будет!

— Сначала. Ты. Выйди, — отчеканил посетитель своим неживым голосом.

— Ты же знаешь, что не положено!

— Выйди!

И тут лежащий на тюфяке человек задрожал, шея его напряглась, и он громко, хрипло залаял.

— Выйди! — повторил посетитель. — Видишь. Он. Сердится.

Санитар поежился, но подчинился, вышел из палаты, причем на его лице при этом отразилось явное облегчение. Проскрипел замок — санитар запер за собой дверь.