…Какая холодная, леденящая сырость под кислородной маской! Вся нижняя часть моего лица целиком плавает в промозглой сырости. Полётная высота — двадцать две тысячи футов и продолжает уменьшаться.
…Я не верю, не верю, не верю, что в самолете я один! Просто все молчат, все безмолвствуют на своих местах — это странный, превращённый в бессмыслицу корабль с привидениями, продолжающими, однако, нести военную службу и всё ещё не исключёнными на земле из списков живых, — «Флайнг Дачмен», воздушный «Летучий Голландец»… Если мы вернёмся, если только мы вернёмся, я прикажу написать на носу «Сверхкрепости» это новое имя в нашем соединении.
…Мне пригрезились голоса в немых наушниках, но эти голоса — всего лишь других экипажей. Мои люди молчат. Они
— Новак, Робинсон, как там у нас насчет прикрытия? Кто несёт наш шлейф? Проснитесь, паршивцы, что ж вы, парни, в самом деле, да чёрт вас побери! Новак, Хаски, Робинсон, отзовитесь…
Тихо. Неладное всё же случилось. В корме самолета молчит Робинсон. Не верится, но я веду огромнейший воздушный корабль с никем не охраняемым тылом. С голой, беззащитной спиной, в неё теперь кто угодно способен безнаказанно стрелять. Вонзить нож. Всадить пару авиационных снарядов. Или может приблизиться и пулемётной очередью просто чуть пощекотать обнажённый зад. И всё.
Справа, из-за мёртвого второго пилота, в сектор обзора вползает… изящный силуэт «Мустанга» Р-51D. О-ох!.. Ну и ну!.. Я похолодел и почувствовал, как волосы шевельнулись у меня под шлемом, потому что за пару секунд до этого интуитивно почувствовал его приближение! Потому и запрашивал стрелков… Но ответа мне нет.
Красавец-истребитель подходит вплотную. Я вижу индекс D7 под его кабиной, опознавательный знак соединения — двойной двухцветный треугольник, перечёркнутый белой стрелкой, — и бортовой номер на невысоком трапецевидном киле: 413 922.
Пилот всматривается вовнутрь прозрачной простреленной параболической скорлупы в носу «крепости», убеждается в бездыханности Дигана и, взмыв над «Боингом», переводит истребитель на мою сторону. Сдвигаю вниз кислородную маску, зубами стаскиваю с левой руки перчатку, роняю её на пол и голой белой обескровленной ладонью шлёпаю, стучу по гладкому стеклу. «Мустанг» дважды качает крыльями. Пилот, сгибая кисть руки, тычет ею в направлениях моих стрелков, словно пересчитывает или перечисляет их для меня. Затем рисует на каплевидном фонаре своей кабины большой косой крест и медленно поднимает к небу лицо.
Я предполагал, но внутренне не решался поверить в то, что он мне подтвердил.
Наконец он вопрошающе ткнул рукой в мою сторону. Большим и указательными пальцами изображаю колечко, смыкаю и размыкаю его — ранен. «Мустанг» снова покачал крыльями. Пилот обдумывает ситуацию, потом размашистым «жестом» всей своей машины предлагает пойти за ним влево, мористее, к востоку.
Понять его можно двояко: он хочет увести меня с кратчайшего пути, с известной врагу трассы, на менее опасный маршрут, подальше в сторону от вражеских авианосцев с их истребителями и зенитными орудиями или стремится подвести ближе к своим, чтобы я, при невозможности вести машину, смог покинуть её, и тогда меня быстрее найдут в океане и подберут. Я необдуманно соглашаюсь. Рад, что теперь не один, только поэтому.
Он тоже согласно кивает головой и начинает энергичное движение в сторону и немного вверх, чтобы освободить мне пространство для манёвра. Но тут же неожиданно возвращается и озабоченно указывает на левую плоскость моей машины. Оглядываюсь: задымил левый средний двигатель. Вот насчет этого предчувствие меня крупно подвело.