Зеркальщик

— Выдумайте в следующий раз что-нибудь поинтереснее! И передайте привет этому пройдохе Генсфлейшу!

Сейчас я понимаю, что незнакомец всерьез предупреждал меня и что он не имел ничего общего с Генсфлейшем. Сейчас я понимаю многое из того, чего не понимал тогда. Даже то, что Генсфлейш с самого начала не преследовал иной цели, кроме как устранить меня.

На следующий день ранним утром в дверь постучали два одетых в красные одежды посланника епископа и велели следовать за ними. Я, не раздумывая, подчинился.

И только когда меня провели в длинное здание, где был расположен суд архиепископа, у меня возникло нехорошее предчувствие. Я оказался в большом пустом зале, в конце которого стоял стол, а на нем — две свечи. За ним сидел камерарий[20] епископа.

Не поднимая глаз, он спросил:

— Вы Михель Мельцер, книгопечатник и зеркальщик из Майнца?

— Да, — ответил я. — Это я и есть. Что вам нужно в столь ранний час?

Не обращая внимания на мои слова, камерарий поднялся, взял пергамент и зачитал:

— Мы, Фридрих, Божьей волею Священного престола архиепископ Майнца, эрцканцлер святой Римской Церкви в немецких землях, постановляем и объявляем ввиду заблуждений и смятения, которые распространяет книгопечатник Михель Мельцер, гражданин Майнца, при помощи своего искусства, принять решение содержать под замком означенного гражданина, чтобы он не нанес вреда Священному Престолу, его подданным и их душам. Написано в Майнце в день святого Лаврентия. Фридрих, архиепископ.

Едва камерарий окончил чтение, как в зал вошли двое стражников и сковали меня. Я сопротивлялся и кричал:

— Что все это значит? Я хочу поговорить с Его Преосвященством архиепископом!

Все это было добрых сорок лет назад, и у меня было много времени поразмыслить. Симонетта, которая навещает меня раз в месяц, так и осталась моей самой большой любовью. Она — единственная моя связь с внешним миром, и только благодаря ее привязанности за эти сорок лет я не сошел с ума.

Сначала я удивлялся, почему меня не отдали инквизиции и не сожгли на костре. Первых страниц еретической Библии было бы вполне достаточно для того, чтобы осудить меня на смерть. Но потом мне стало ясно, что это вызвало бы слишком много слухов и инквизиция должна была бы объяснить причину моего приговора.

Еретическая Библия Boni homines так и осталась неоконченной. Не потому, что не нашлось никого, кто завершил бы то, что начал я — адепты книгопечатания есть уже повсюду — а потому, что злополучное братство раскололось и распалось.