Зеркальщик

Итак, Мельцер залил в глиняные формы размером с ладонь дюжину пластин из свинца и олова и стал шлифовать их до тех пор, пока поверхность не заблестела, словно лед, а потом отполировал все влажным жировиком. На следующее утро — это было уже четвертое воскресенье с начала Великого поста, и после мрачной и долгой зимы солнце наконец напомнило о себе и залило землю своими теплыми лучами — Мельцер взял самое лучшее зеркало и отправился в собор, где епископ служил торжественную мессу.

Зеркальщик пробрался в центр здания, туда, где пересекаются продольный и поперечный нефы. Падая сквозь витражи, солнечные лучи образовывали на стенах причудливые узоры. Там, у правого северного углового пилястра, Мельцер вынул свое зеркало и направил луч из него на алтарь как раз в тот самый миг, когда епископ поднял чашу для преобразования. Священнослужитель подумал, что яркий свет, которым вдруг засияла чаша, был ниспослан свыше как чудо, и вместе со всеми верующими в храме опустился на колени. В этой позе его преосвященство и запел «Тебе, Господи», и вся община присоединилась к пению.

Михель Мельцер испугался (он не ожидал такого эффекта от своего зеркала) и, пользуясь всеобщим замешательством, предпочел удалиться. О дальнейшем исполнении плана должен был позаботиться Иоганн Генсфлейш. А тот, когда ошарашенные жители Майнца повалили из собора, провозгласил, что явление, которое они видели — работа мастера Мельцера, и сделано это для того, чтобы улавливать блаженство святого состояния.

Одного упоминания имени Мельцера хватило, чтобы устранить недоверие, с которым встретили слова Генсфлейша, и все сразу же стали спрашивать о цене и интересоваться, как можно приобрести благодать. Хотя поначалу епископ очень рассердился, поскольку он попался на удочку зеркальщика, но прелаты научили его уму-разуму, напомнив о послании Коринфянам, где говорится о том, что вера может двигать горы, а еще слова кардинала Николая фон Куеса, который заявил, что он верит именно потому, что это абсурдно.

После благословения Церкви заказы на «исцеляющие зеркала», так назвали горожане новое изделие, стремительно увеличились. И в этом же году, во время представления реликвий, на божественное исподнее смотрели уже несколько десятков зеркал, а в следующем году их было уже несколько сотен. И никогда прежде во время паломничества, традиция которого насчитывала уже сотню лет, люди не были настроены столь восторженно и преисполнены такого благоговения.

В мастерской Мельцера за собором теперь день и ночь работали пятеро подмастерьев — все для того, чтобы удовлетворить огромный спрос. И наконец зеркальщик смог заработать достаточно, чтобы оплатить услуги магистра.

Когда одним погожим сентябрьским днем Мельцер отвел Эдиту к Беллафинтусу, девочка вся дрожала от страха. Дом, находившийся на Большой горе, был подобен крепости со сторожевыми башнями. Здание окружала стена и высокие деревья, не пропускавшие ни единого солнечного луча. В комнате, где должно было произойти вмешательство, было холодно и темно, вдоль стен лежали груды старых книжек, исписанных какими-то значками и формулами, совершенно непонятными для непосвященного. Все это совсем не вызывало доверия и выглядело скорее враждебно, и страх Эдиты перед тем, что ей предстояло, не становился слабее.

Мельцер как мог объяснил своей дочери необходимость вмешательства, и хотя Эдите было всего четыре с половиной года, она понимала неотвратимость судьбы и только печально кивнула. Но теперь мужество покинуло ее и по щекам побежали слезы.

Магистр остался невозмутим и, получив оговоренную сумму, привязал ребенка ремнем к высокому ребристому стулу. Затем Беллафинтус дал девочке в большой ложке унцию макового сиропа. Эдита тут же уснула. Магистр привязал голову Эдиты к стулу и сбрил с маленького черепа все волосы.

Мельцеру становилось все хуже и хуже, но он не подавал виду, ведь он знал магистра еще в бытность его учителем латыни и греческого и помнил, что тот не терпел никаких возражений. Но когда Беллафинтус снял свой колпак ученого, который был на нем до сих пор, и засучил рукава черной одежды, зеркальщик испугался.

Из ящика Беллафинтус достал молоток, щипцы и несколько гвоздей длиной с палец и стал нагревать их на огне. Едва они остыли, как магистр начал вгонять первый гвоздь в череп девочки. Мельцер с отвращением отвернулся и выбежал на улицу.

Вернувшись, он увидел, что его девочка хрипит, а на голове у нее окровавленная повязка. Эдита похрапывала, и магистр считал, что операция прошла успешно: он снова разбудил соки в голове и направил их в нужные меридианы.

Мельцер осторожно отнес свою оглушенную дочь домой, уложил в постель и не отходил от нее, пока через два дня она наконец не проснулась. Лицо ребенка искажала боль, но Эдита молчала. Да, теперь дочь зеркальщика вообще ни с кем не говорила, и хотя она, казалось, излечилась от мрачной меланхолии, лечение имело побочный эффект — не менее страшный, чем ее болезнь. Вбивание гвоздей в черепную коробку девочки отняло у нее речь.