Зерна

— Зависимо, — оборвал Матвей. — Вот это зависимо. Ты играешь хорошо, не сбавляй. Одним словом, что хочу сказать: пусть привыкнут к твоей игре. А друг без друга мы проживем. И без нее я проживу. Она без меня, вот вопрос, — добавил он.

— Давай не будем пижонить, — вызывающе сказал инженер.

— Давай не будем, — согласился Матвей. — Ты пришел — я уступил место. Хотели, чтоб ты играл?

— Не хотели, — признался инженер.

— Не хотели, — мотнул Матвей головой, — а я сказал: слушайте!

— Они ж стали танцевать, — вставил инженер.

— Вот ты не понимаешь, — дружелюбно сказал Матвей. — «Кружилиху» под твою музыку не смогли. А ее в нашем селе неизвестно с каких пор плясали. Я больше за аккордеон не сяду. Значит, «Кружилиха» на мне оборвалась, я ее загубил.

— Лучше профессионалов все равно не спляшешь, — инженер был рад, что разговор ушел от Зои.

— Лучше не лучше, а хоть сами плясали, а не на других глядели. А вообще плюнь, — весело сказал Матвей. — Я плохо играл, у меня было оправдание — хоть в клуб идут, а не в магазин. А плохо играть нельзя. Ты хорошо играешь — опять неладно. Не угодишь. Это ведь ерунда, что кого-то можно к чему-то приучить. Если сам человек не захочет, не заставишь. А заставишь — дело не так сделает, — и тут Матвей улыбнулся. Он вспомнил, ради чего он стал хвалить игру инженера. — А вот можешь ты, да не все.

— Всё могут только все. Диалектика.

— Построить ты не можешь. Например, церковь ты ломаешь, а тебе такую не построить.

— Не ломаю, а перестраиваю. Вещи разные, — возразил инженер. — Конечно, тут искусство невелико. Паперть разберем да кассу пристроим. Да еще крышу железом обтянуть. Но ты тоже странный — кто сейчас даст церковь строить?

— А ты такое построй, чтоб не хуже церкви. Чтоб поглядеть и… — Матвей сделал жест рукой вверх. — Чтоб как будто, — он поискал слово, не нашел и виновато усмехнулся. — В общем, ты понял.

— Что ты-то не строишь?

— В общем, не сможешь, — поставил точку Матвей.

— А может, и могу. Откуда ты знаешь?

— Значит, докажи.

— Как? Вон старик говорил: раствор слаб. Так его на яйцах готовили.

— А ты докажи, чтоб люди представили, тогда даром на хребте будут кирпичи таскать. Милый, — Матвей говорил «милый», когда чувствовал свою правоту, — жрать не будут, кишки надорвут, а сделают. Я первый приду.

— Говорить легко, — заговорил инженер.

— Что думаю, то и говорю, — перебил Матвей. — На старика ссылаешься, дай бог нам так прожить, как он. То-то и оно, что мы можем друг без друга обойтись, а он не мог. То-то и оно, что ему на нас грустно смотреть.

Его прервала вошедшая в мастерские Максимовна.

— Гармонисты! — шутливо начала она. — Гулиманы святые разводите, девок одних оставили, — упрекнула Максимовна.

— А что мы, клоуны, их веселить? — ответил инженер.

— Чего сами не идут, — спросил Матвей, — старуху гоняют? Аккордеон муж тебе отдал? Где он?

— В клубе.

— Кто, старик твой?

— Аккордеон. Ты про аккордеон спрашиваешь?

— Да.

— Так я и говорю: в клубе.

— Иди, — сказал Матвей инженеру.

Инженер помялся и ушел.

— А ты что, в самом деле за девок хлопочешь? Или самой охота поплясать?

Максимовна отмахнулась:

— Уж самой! Я перед песнями да плясками в долгу не осталась. Они на меня не в обиде.

— Кто?

— Да песни! Не век же я в старухах. Пойдем? — позвала она.

— Куда?

— Ты ровно поглупел, Матвей, — рассердилась старуха. — Куда! В клуб.

— Работы много.

— Э-э! Всю работу не переработаешь. Умрешь — после тебя на три дня останется.

— Мою за меня никто не сделает.

— Как же! — отмахнулась Максимовна. — Умрешь, найдут замену. Матвей, — задушевно сказала она. — Уж очень он мне не по нутру. Фасон держит, а ума только хватило паперть разломать.

— Церковь жалко?

— Чего ее жалеть? Кто верит, тот и на осину помолится. «Кружилиху» жалко. Отберу я у него гармонь, ей-богу.

— Не имеешь права: гармонь общая.

— А музыка разная.

— Музыканты разные. Максимовна, не злись, не мешай развиваться процессу. Я для тебя сыграю, — подмигнул Матвей. Он сделал несколько плясовых движений ногой и, считая разговор оконченным, включил станок.

После кино не плясали. Сеанс кончился поздно, и Максимовна сразу выгнала всех из клуба. И на следующий день, вечером, когда кино не было и можно было целый вечер плясать, «Кружилиху» даже не начинали. Инженер играл, плясала и пела Зоя, отчаянно и назло всем выкрикнувшая частушку:

И на кофте кружева, и на юбке кружева.
Неужели я не буду инженерова жена.

Матвея в клубе эти два вечера не было. Максимовна отозвала Зою в сторону и горестно упрекнула:

— Девонька! Что ж ты так-то? Другой полюбился, ты смолчи сперва. Нельзя же такими рывками. Матвей в клуб не идет. Я же вижу, кто всей душой, а кто матросит.

— Никто мне не полюбился! — ответила Зоя.

— А не полюбился, что и петь? Девонька, одни танцы начались, хоть и мне в клуб не ходи. Как ты «Кружилиху» вела, я не нагляжусь!

— Ну ее, «Кружилиху», — ответила Зоя, — потеть только.