Зерно богоподобной силы

Он бросил денежный пояс на стол, привел в порядок свою одежду и сел на стул.

— Это начало, — произнес Шверник, — но я по-прежнему считаю, что мы не должны представлять вам других членов организации, пока у нас не будет точных доказательств относительно вас.

— Разумно, — согласился Павел. — Что еще?

Шверник хмуро посмотрел на него.

— Вы называете себя американцем, но по-русски говорите не хуже меня.

— Я воспитывался в Америке, — сказал Павел, — но, когда я был мальчиком, я не стал ее гражданином из-за некоторых формальностей. Когда я стал взрослым и стал работать на правительство, было решено, что лучше, учитывая мою специальность, чтобы я по-прежнему не становился гражданином Америки.

— Но по происхождению вы русский?

— Я родился в Ленинграде, — ровно произнес Павел. Анна наклонилась вперед.

— А, так, значит, вы предали Россию.

Павел засмеялся.

— Посмотрите только, кто говорит. Лидер подполья.

Анну это не задело.

— Но это — совсем другие причины. Я сражаюсь, чтобы спасти свою страну. Вы боретесь для Соединенных Штатов и Запада.

— Не вижу особой разницы. Мы оба стараемся свергнуть порочную бюрократию.

Он опять засмеялся.

— Вы ненавидите их так же, как и я.

— Не знаю. — Она нахмурилась, пытаясь подобрать слова, отбросила английский и заговорила по-русски. — Коммунисты совершили ошибки, ужасные ошибки, особенно при Сталине, они внушали себе, что достигнут того, чего хотели. Но все же они достигли этого. Они создали одну из сильнейших держав мира.

— Ну, если вы так счастливы с ними, чего же вы стараетесь устранить коммуняг? В ваших словах нет никакого смысла.

Она покачала головой, как если бы считала, что это в его рассуждениях нет смысла.

— Они уже исчерпали свои возможности и больше не нужны. Теперь они помеха на пути прогресса. — Она поколебалась, потом продолжала: — Когда я была студенткой, на меня произвели впечатление слова Неру, которые я запомнила. Он написал их, находясь в британской тюрьме в 1935 году. Слушайте.

Она закрыла глаза и процитировала.

— Экономические интересы формируют политические взгляды групп и классов. Ни разум, ни соображения морали не могут попрать эти интересы. Личности могут обратиться в веру, они могут отказаться от своих особых привилегий, хотя и достаточно редко, но классы и группы не могут сделать этого. Попытки убедить управляющий и привилегированный класс отказаться от власти и отдать несправедливые привилегии всегда терпели поражение, и нет никаких оснований считать, что они удадутся в будущем.

Павел хмуро посмотрел на нее.

— И что вы думаете об этом?

— Я считаю, что коммунисты занимают как раз ту позицию, о которой говорил Неру. Они у власти и не хотят отдать ее. Чем дольше они будут оставаться у власти, с того момента как стали ненужными, тем более жестокими они должны стать, чтобы удержаться. С тех пор, как существует полицейское государство, есть единственный путь свергнуть его — через насилие. Поэтому я и оказалась в подполье. Но я патриотка России!

Она повернулась к нему.

— А вы почему ненавидите Советы, мистер Смит?

Американский агент пожал плечами:

— Мой дед был из мелкого дворянства. Потом, когда к власти пришли большевики, он отправился в Белую армию Врангеля. Когда Крым пал, он защищал тылы. Его расстреляли.

— Кем был ваш дед? — спросил Шверник.

— Правым. Тем не менее мой отец в это время был студентом в Петроградском университете. Фактически, он тяготел к левым. Думаю, он принадлежал к социал-демократам типа Керенского. В любом случае, несмотря на происхождение из привилегированного класса, он тогда жил хорошо. Он стал преподавателем, и вначале наша жизнь была неплохой.

Павел прочистил горло:

— Пока не начались Великие чистки тридцатых годов. Решили, что мой отец правый уклонист, бухаринец, кем бы он ни был. Как-то ночью 1938 года за ним пришли и забрали, и наша семья больше его не видела.

Павел не любил говорить на эту тему.

— Короче говоря, когда началась война, моя мать погибла в Ленинграде при немецкой бомбежке. Мой брат пошел в армию и стал лейтенантом. Он попал в плен к немцам, когда те захватили Харьков, вместе с сотней тысяч или около того солдат Красной Армии. Потом, через пару лет, Советы продвинулись в Польшу, и его опять схватили.

— Вы хотите сказать, он был освобожден из немецкого плена? — спросила Анна.

— Опять попал в плен, так точнее. Его расстреляли. Похоже, офицерам Красной Армии не разрешалось сдаваться.

Анна с болью спросила:

— А как вам удалось избежать всего этого?

— Должно быть, у моего отца был дар предвидения. Мне было всего пять лет, когда он отправил меня в Лондон к двоюродному брату. Через год мы перебрались в Штаты. Фактически, я почти не помню Ленинград, очень плохо помню семью. Тем не менее, я не особенно люблю Советы.

— Да, — мягко сказала Анна.

— Как звали вашего отца? — спросил Шверник.

— Федор Козлов.

— Я изучал у него французскую литературу, — произнес Шверник. Анна выпрямилась на стуле, и ее глаза расширились.

— Козлов, — повторила она. — Вы, должно быть, Пол Козлов.

Павел налил себе еще водки.