Мы начали атаку с высоты 1000 футов с расстояния примерно в полторы мили от противника. Как только мы выскочили из защитного слоя облаков, вражеские артиллеристы заметили нас. Флот ощетинился очень плотным заградительным огнем, пытаясь сорвать атаку до того, как будут пущены торпеды. Небо было полно разрывов зенитных снарядов, от которых самолеты вовсю трясло.
Второй линкор уже начал двигаться зигзагом, пытаясь уйти от бомб, и совершал в этот момент крутой правый поворот. Угол цели все уменьшался и уменьшался, так как нос корабля постепенно поворачивался в моем направлении, отчего мне становилось все сложнее направить торпеду в корпус судна. Походило на то, что ведущий торпедоносец будет вынужден атаковать из самой неудобной позиции. Но это позволило другим самолетам, следовавшим за мной, торпедировать цель в самой лучшей позиции.
Воздух был полон белого дыма, рвущихся снарядов и трасс, исходящих от зенитных пушек и пулеметов. Из-за яростного заградительного огня я спустился чуть ли не до морской поверхности. Индикатор скорости показывал более 200 узлов. Не помню вообще, как я управлял самолетом, как целился и на каком расстоянии от корабля, когда я выпустил торпеду. В пылу атаки я рванул рычаг спуска торпеды. Я действовал почти подсознательно, тут включились в работу долгие месяцы интенсивных тренировок.
Перед самолетом неожиданно возник контур огромного линкора. Пролетая очень близко к возвышавшейся корме, я сделал резкий поворот и умчался от корабля. Начал делать в воздухе большой круг по часовой стрелке, поспешно выводя стонущий бомбардировщик по восходящей крутой спирали. Несколько снарядов разорвалось поблизости от нас. Моторы все еще надсадно ревели, а мой самолет получил незначительные повреждения. Я резко набрал высоту и выровнял самолет, пока мы все еще оставались в облаках. Перевел дух и заставил свои напряженные мышцы расслабиться.
Вдруг мой наблюдатель, спотыкаясь, пробрался ко мне через узкий проход, крича на ходу:
Я начал снижаться, по-прежнему находясь в облаках. Вторая торпедная атака могла оказаться очень опасной, вражеские артиллеристы уже наготове и, должно быть, поджидают нас. Мне было вовсе не по душе вновь лететь сквозь шквал зенитного огня, который будет еще плотнее, чем до этого. Мы спустились ниже нижней кромки облаков. И оказались по борту вражеского линкора, который только что начал выполнять широкий разворот. Удача была на нашей стороне – просто лучше не бывает!
Я дал полный газ, чтобы набрать максимальную скорость, и полетел на бреющем полете над самой водой. На этот раз я с силой рванул рычаг спуска торпеды. Под аккомпанемент пуль и осколков, барабанивших по корпусу, я ощутил сильный толчок после того, как торпеда сбросилась и погрузилась в воду. С нашей стороны непростительно было не заметить отсутствие толчка при первой торпедной атаке.
Командир 1-й эскадрильи сообщал по радио о результатах атаки.
Я подождал, пока соберутся бомбардировщики моей эскадрильи. В пылу боя мы были сконцентрированы только на том, чтобы добиться прямых попаданий торпед во вражеские корабли. Мы не обращали внимания ни на что, кроме того, как разрядить свои торпеды в британские линкоры. Мы даже забыли позаботиться о собственной безопасности. Однако, как только торпеды были пущены, к нам вернулась способность проанализировать ситуацию. Самолеты были окутаны трассами пуль и разрывами зенитных снарядов, и то и дело по фюзеляжу и крыльям барабанили пули и осколки. Каждому из нас казалось, что все пушки нацелены только на его самолет. И тут пришел страх за свою собственную жизнь.
Разве нельзя это считать нормальной человеческой реакцией, тревогой за свою жизнь? В этом отношении пилоты более крепки, нежели остальные члены экипажа, потому что у них слишком много забот по управлению своим самолетом. Похоже, что члены экипажа не могли спокойно усидеть на месте, пока бомбардировщик прорывался к врагу, устремляясь прямо в оранжевые и красные вспышки, вырывавшиеся из стволов его пушек. Им надо было чем-то заняться, отвлечься, иначе страх все пересилит.