Зеро! История боев военно-воздушных сил Японии на Тихом океане. 1941-1945

Врага мало интересовали группы, составлявшие наши экипажи, и не было никакой дискриминации со стороны летчика, поймавшего наши самолеты в прицел! Наши экипажи являли собой тесно связанные группы, потому что не было никакой разницы, кто управлял пулеметом или пушкой – рядовой или офицер. И результат был такой же. К сожалению, подобное чувство солидарности, как в наших экипажах, не было типично для всей японской военной организации.

Непрерывные воздушные бои с отчаянно сражающимися американцами вели к тяжелым и непрекращающимся потерям среди наших авиаторов. Постоянные перехваты и бомбардировочные налеты делали редким тот день, когда наши люди не погибали или не получали тяжелые ранения. Откровенно говоря, летчики и члены экипажей не надеялись выжить во время боевого дежурства на Буине, потому что постоянные потери в людях вели к тому, что никто не мог предвидеть времени своей собственной гибели. Я не мог понять поведения нашего военно-морского командования, которое обращалось с нашим персоналом с чрезвычайной жесткостью и явным безразличием. Из ста пятидесяти авиаторов, прибывших вместе со мной месяц назад на Буин, не меньше пятидесяти уже погибло. И мы были уверены, что до того, как закончится второй месяц, больше половины оставшихся тоже уйдет на тот свет. Даже в дорого стоившей нам операции по взятию плацдарма на Гуадалканале мы не теряли более трети боевого состава. Здесь, на Буине, мы больше всего несли потери среди младших лейтенантов, которые формировали ядро наших пилотов-истребителей. Тринадцать из них прибыли сюда, на юг Тихого океана, восемнадцать месяцев назад, и в живых остался лишь один.

Я не до конца понимал настроение этих людей, как тех, кто уже погиб, так и тех, кто уцелел. Возможно, многие воспринимали свою судьбу спокойно, понимая, что, жертвуя жизнью ради своей страны, они умирали не просто так. Не знаю ответа, но все равно было приятно видеть, что те, кто оставался сражаться и почти наверняка погибнуть, не выказывали никаких признаков психологического расстройства.

В сухопутных войсках была иная обстановка. Возможно, там кто-кто черпал свое мужество из давно лелеемого желания умереть перед своими товарищами с бесстрашным кличем «Банзай!» на устах.

Похоже, этот мир человеческих эмоций не достигал наш летный состав. Их мужество и солидарность, под огнем ковавшие из них команду, происходили из чего-то более глубокого и долговечного. Определенно, они понимали, что, если ход войны резко не изменится, их кончина становится лишь вопросом времени. Вопрос только в том, когда этот момент наступит. Им надлежало продолжать борьбу, невзирая на постоянно подстерегающую их все сжигающую смерть, просто потому, что нужно было выполнить свою задачу.

Для наших авиаторов было важно, чтобы другие запомнили, как мужественно они встречали смерть в бою с врагом. Нашим летчикам, которым так долго пришлось сражаться и постоянно терпеть поражения, часто в последние минуты жизни не дано было знать, сообщат ли домой об их кончине. В большинстве случаев конец приходил без очевидцев – товарищей-летчиков. Тех, кто не вернулся, относили в разряд «погиб в бою» или «не вернулся с задания». Несмотря на возможный бесславный конец, наши летчики и члены их экипажей дрались мужественно.

Философ заявил бы, что «основным принципом теории эволюции является безразличие к собственной гибели во имя дальнейшего распространения видов». Все это хорошо звучит в классной комнате, но очень подозрительно, что философы часто отсутствуют на полях сражений. Что же заставляло наших летчиков вести себя именно так? Я не могу ответить и никогда не узнаю, но чувствую, что видел в их глазах что-то удивительное, глубокое и чистое, возможно, отражение безоблачного мира, который был им известен в душе. Если бы меня попросили найти побудительный мотив, я мог бы ответить: «Любовь к Родине». Можно ли это классифицировать как патриотизм? Трудно сказать.

Через общение с этими людьми я узнал, что есть такие, кто воюет просто ради самой войны, кто ищет смертельной схватки с врагом, кто ставит свою жизнь на кон против жизни вражеского летчика. Они делали это не из патриотических побуждений, а просто потому, что хотели воевать. Это логикой до конца не объяснить. Если бы настоящую обстановку на поле боя при всем отсутствии достойных человеческих условий показать людям дома, это бы вызвало волну возмущения в отношении политики наших лидеров. Само решение об объявлении войны следовало бы весьма серьезно обдумать заранее, и, может быть, по этой причине война могла бы закончиться раньше.

И все-таки наши летчики не стремились к тому, чтобы просветить общество. Наши летчики не были так научно безграмотны, чтобы верить в счастливую жизнь после смерти. Они наслаждались настоящей жизнью, которую считали наивысшим духовным моментом, которого может достичь человеческое существо.