Зга Профилактова (СИ)

Скажем больше, он успел, горюя от высказываний и чудовищных намерений Филиппа на его счет, обдумать и с некоторым чувством удовлетворения мысленно применить к тому образ подколодной змеи, лицемера, прячущего камень за пазухой. Филипп - лицедей, вздумавший втянуть его в жалкий фарс, и в воображении Вадима уже разворачивались исполинские картины наказаний, которым он подвергнет зарвавшегося братца. Но Филипп в высшей степени удачно бросил камень, Федор, успевший стать их общим врагом, упал, как подстреленный, и Вадим понял, что можно просто оттаять, отбросить печаль и замыслы возмездия и посмеяться от души, раз уж все столь великолепно обернулось.

- Вот так, вот так, - твердил он, восторженно хлопая себя по ляжкам, - вот мы, братья Сквознячковы, вот мы какие! Жми на камень, размазня! - обращался он к пластавшемуся Федору.

Братья с гоготом и кудахтаньем стояли над поверженным поплюевцем, и у них было неясное ощущение, что они в общем и целом благополучно и даже с честью выпростались из спектакля, в котором злая воля неведомого автора пыталась поставить их во враждебные отношения, запутать, столкнуть лбами, повалить в прах, чтобы они бессмысленно корчились и ползали, как ползал теперь Федор, а некие счастливцы, уже никак не обделенные судьбой, беспечно отплясывали на их костях или, указывая на них, произносили назидательные речи. Это ощущение еще предстояло хорошенько осмыслить и по-настоящему усвоить. Федор тем временем заползал в какую-то мрачную нишу. Он знал и не знал, что с ним произошло, понимал, что дело в камне, точном ударе, полученной ужасной ране, а вместе с тем его как-то разбирало странное предположение, или нечто похожее на предположение, будто он юркнул в нишу прежде, чем Филипп успел прицелиться и с необычайной точностью метнуть ему в голову кирпич. И имеется ли у Филиппа праща, чтобы метать? Можно ли назвать Филиппа великим, не ведающим поражений воином? Сама ниша, к которой Федор теперь так непонятно - сознательно? непроизвольно? - греб в трухе и где уже фактически находился, бормоча что-то себе под нос, беспрерывно коверкалась и сминалась под руками и коленками и вовсе раскрошилась, поплыла, когда он, не удержавшись на руках и коленках, безвольно опустился грудью в теплую пыль. Она то настойчиво сужалась, превращаясь в бесконечно длинный тоннель, в котором, конечно, должно было быть где-то спасительное отверстие, то свободно и как бы с намеком на какое-то приглашение становилась совершенно пустым пространством. Но и в пустом пространстве все было устроено так, чтобы Федор чувствовал страшное, только нарастающее давление. В давящей тьме, где он скоро не сможет не то что ползти, но и пошевелиться, проделать некую последнюю, уже почти не сознающую жизни судорогу, у него были, однако, тревожные, беспокоящие неугомонный ум вопросы: это и есть зга? я добрался? а я хотел добраться? но должна быть тропа, а где она? где же стезя?.. Оглушительная трель вдруг разорвала тишину, сотканную из затхлости и удушья.

***

Трель звонка ударила в уши. Федор, с трудом продирая глаза, подошел к телефону. На другом конце телефонного провода возбужденно закричал, защебетал по-птичьи выдающийся писатель Тире:

- Феденька, голубчик, будет дуться, я уже не дуюсь, мы же знаем, у нас одна голова на двоих, и нельзя нам, чтоб был разрыв. Мы как сиамские близнецы, я уже вырос, а ты растешь, но все это вместе, с исключительной совместностью, где начало, там и конец, мы как сообщающиеся сосуды, и так должно быть. Ну, повздорили маленько, с кем не бывает, но пора разогнать тучи и выпустить солнышко, приезжай. У меня без тебя ступор, задержка, что-то, знаешь, очень похожее на творческий кризис. Не ладится дело...

- Я спал... Видел сон... Непонятный и, может быть, страшный сон... Черный дым...

- Дым у меня в голове, черным-черно, затмение. Караул, Феденька, спасай!

Федор бормотал:

- Я не понимаю, что вы говорите... Я еще не проснулся...

- Что тут непонятного, - досадовал Тире, - собирайся кратко и ближайшим поездом... Время бодрствовать! А что у тебя шероховатости, грустные мысли о личной судьбе и собственное самолюбие, честолюбие даже, так я, поверь, устрою, и ты еще далеко пойдешь. Я тебя параллельно устрою. Будешь... да будет свет!.. будешь и при мне, как уже у нас повелось, и...

- Еще греки говорили, что дважды в одну реку ходить нечего, - перебил Федор.