Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля

Но всё это было урывками. Зачастую рабочий стол писателя пустовал. Тем, кто призывал его оставить политическую деятельность и вернуться в литературу, он отвечал: «Моё сердце поделено на две части – одна отдана народу, другая – культуре, литературе, перу. Своими собственными руками я запер вторые ворота, дабы не мешали работе во имя моего народа, и бросил ключ в бездну». Другой Жаботинский, солдат, в эти же годы создавал союз сионистов-ревизионистов, Иргун, Бейтар, сражался против «Белой книги»… и эта работа была для него наиглавнейшей.

После развала СССР небольшими тиражами книги Жаботинского стали публиковаться в России, в Украине и в Белоруссии – его запоздалое возвращение к русскоязычному читателю пришлось на девяностые годы. Для многих имя Жаботинского ассоциируется лишь с сионизмом. Но вот что в 1930 году в журнале «Рассвет» писал о Жаботинском-писателе Михаил Осоргин, бывший редактор «Московских ведомостей»: «В русской литературе много талантливых евреев, живущих – и пламенно живущих – только российскими интересами. При моём полном к ним уважении, я всё-таки большой процент пламенных связал бы верёвочкой и отдал Вам в обмен на одного холодно-любезного к нам Жаботинского».

В России имя Михаила Осоргина[107] неизвестно. Его романы, написанные в эмиграции, в России не издавались; для многих его мнение не авторитетно. Иное дело – Корней Чуковский. Он любим всеми, и взрослыми, и детьми. Отрывки из частных писем Чуковского о Жаботинском[108]:

«Он ввёл меня в литературу. Я был в то время очень сумбурным подростком: прочтя Михайловского, Спенсера, Шопенгауэра, Плеханова, Энгельса, Ницше, я создал свою собственную «философскую систему» – совершенно безумную, которую я проповедовал всем, кто хотел меня слушать. Но никто не хотел меня слушать, кроме пьяного дворника Савелия, у которого я жил, и одной девушки, на которой я впоследствии женился. Свою «философию» я излагал на обороте старых афиш, другой бумаги у меня не было. И вдруг я встретил его. Он выслушал мои философские бредни и повёл меня к Израилю Моисеевичу Хейфецу, редактору «Одесских новостей», и убедил его напечатать отрывок из моей нескончаемой рукописи. Хейфец напечатал. Это случилось 6 октября 1901 г. После первой я принес Altalen'е вторую, третью – он пристроил в газете и эти статейки. Получив первый гонорар, я купил себе новые брюки (старые были позорно изодраны) и вообще стал из оборванца – писателем. Это совершенно перевернуло мою жизнь. Главное – я получил возможность часто встречаться с Владимиром Евгеньевичем, бывать у него «…»

Писатель Зеев Жаботинский

«…» От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация, в нём было что-то от пушкинского Моцарта, да, пожалуй, и от самого Пушкина. Рядом с ним я чувствовал себя невеждой, бездарностью, меня восхищало в нём всё: и его голос, и его смех, и его густые чёрные-чёрные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперед, что придавало ему вид задиры, бойца, драчуна.