Жадность

Антон сообразил, что Игнашка ломает комедь для тех, кто может их увидеть и услышать, стукнул себя по лбу, и, несмотря на то, что подошёл к ребятам близко, прокричал о своей забывчивости. Санька в ухо Антохи, излишне громко, возвестил, что ничего страшного в забывчивости нет, а только лишь удочкой – одни дураки рыбу таскают. Посмеялись да отправились в сторону реки.

Федька, самый младший из компании, но самый здоровый, с котомкой за спиной вышагивал легко впереди, покрикивал поспевать за ним, а не плестись сзади как гуси кучкой на купание. Антона это задело, как-никак, а он самый длинный, всегда ходит впереди всех, легко всех обгоняет, а тут малый, пусть и здоров в плечах, но младше почти на два года, легко и широко шагает впереди него. Он оторвался от общей кучи и, быстро нагнав Фёдора, пошёл рядом с ним.

Антон шёл и удивлялся парню, шагавшему рядом. Федька то смотрел в небо, то на лес, на траву, растущую на дороге и по её сторонам, вздыхал облегчённо и постоянно улыбался.

– Ты чего такой весёлый? – не выдержал, наконец, Антон.

– Да ты и сам особо никогда грустным не бываешь, – с беззаботной улыбкой ответил Федя.

– Это да, правильно приметил, – кивнул Антоха и попытался поддать в голос баса, передразнивая отца Георгия, нараспев добавил: – Так как уныние, неразумный сын мой, грех великий и тяжкий есть.

– А мне сейчас идти хорошо, легко – не то, что зимой по сугробам. Птички поют, кузнечики стрекочут, а зимой, только ветер воет да деревьями скрипит. Эхх, нет, сейчас лучше и веселей!

– А куда ты зимой ходил? Рыбу в проруби таскать?

– Вот ещё! – фыркнул Федька. – С мамкой к учителю ходили. Правда, тогда он ещё не был моим учителем.

– Это ты кузнеца пришлого так величаешь? Про него много чего в селе брешут. Я вот спросить тебя хочу: хоть маленько правды в этих россказнях есть?

Федька напрягся, но, подумав немного, решил, что от правды вреда не будет. Митрич и сам всегда ему говорил: «Рано или поздно, но ложь тянет за собой столько закавык, сколько правде и не снилось». Но также он говорил, что Федя не обладает житейской мудростью или, попросту говоря, хитростью. Фёдька подумал и решил схитрить.

– А чего брешут? – невинно вылупил глаза на Антоху Федька.

– Да ничего! – выпалил Антон, соображая, издевается над ним парень, или правда, такой непонятливый. – Как будто, ты не знаешь, что о кузнеце в селенье судачат. Что колдун он, что сам чёрт ему в работе помогает за души людские. Но мне вот про то, что он в волка может обратиться, жуть как интересно. Истина али нет?

– Это как так? – опять уставился Фёдор на попутчика.

От непонятливости «здоровенного лба» Антон тяжело выдохнул и пояснил:

– Ну как, как, вот так! Кузня же есть, он железку кинет, через неё перепрыгнет, как ты через костёр, а приземлится уже волчара лютый. Вот так как-то. А потом днями и ночами по лесу шерудит, зверьё разыскивает, чтоб пожрать чего. Опосля домой возвернётся, а там железка лежит, через которую он сигал. Опять через неё, но теперь уж волком, а на другой стороне – Митрич сызнова человек. Тут главное железку не убирать, она душу его человечью хранит. Уберёшь – душу потеряет, не сможет в человека волк вернуться. Будет шарить по округе, душу свою человечью разыскивать, а как найдёт, кто железяку стыбрил, так и хана вору.

Антон видел, как паренёк напрягся, глаза забегали, улыбка с лица ушла и её сменила осенняя хмурость.

Этих слухов Федька не слышал, но он в последнее время к россказням о Митриче и не прислушивался, а железяк возле кузницы всегда немало валялось. А вдруг правда? Но он за учителем такого никогда не замечал. В лес Митрич ходил, и один ходил, и с Федькой, а последние дни с Нюркой. Когда травы искали, когда к Сеньке бегали, но чтоб и волком?!.. И Сенькины лошади его никогда не боялись.

С лица Фёдора исчезла задумчивость, и он тряхнул головой.

– Да не! Сказки всё это! Волков лошади боятся, а дядьку Митрича никогда. Вон он их скока подковал! Тучу цельную, несметную. Во скока!

Федька раздвинул руки так широко, что чуть не смазал приятелю по любопытному носу. Антон отскочил в сторону, а Федька с запалом продолжил: