Жадность Шульзингера (СИ)

  - Ты знаешь, - грустно сказал Итай протирая очки. - Не нужно стремиться быть добрым. Нужно стремиться стать человеком - чья суть и есть добро. Если не нужен мой совет, значит не очень и нужны тебе деньги. Три...

   Придя домой он аккуратно разделил фолиант на страницы и прибил их маленькими гвоздиками к деревянным стенам кладовки. Теперь каждый раз, набирая в ковшик пшено для каши, он любовался экзотическим и далеким миром. Кожаные вставки книги он использовал как стельки ботинок. Выходя на сырую улицу, он чувствовал, как его греет талант далекого американского художника.

  Осень. Болезнь.

   В последние годы он стал чувствовать себя хуже. Мир потерял запахи и приобрел вкус желчи по утрам. Он все дольше оставался в постели, а если и вставал, то только чтобы съесть немного миндаля с хлебом. Он стал ворчлив и подозрителен. Ему казалось, что работники лавки его обворовывают. Все ценности, облигации, редкие книги он хранил под кроватью, на которой восседал как гусь-разбойник. Среди этого скопища совершенно несовместимых вещей хранилась не менее странная его тайна.

   В детстве он был очень впечатлительным ребенком. Он был очень жадным. Но не к чему-то - а к себе. Он боялся потерять столь либо значащую частичку своего тела. Ему казалось, что даже малое несет отпечаток его души. И, потеряв его, он лишится своей целостности, своей завершенности. Сначала он собирал в конфетную шкатулочку свои молочные зубы, выпавшие реснички. Дальше, приходя к цирюльнику, он просил упаковать его остриженные волосы и уносил их под многозначительные взгляды и улыбки окружающих. В отдельные баночки он собирал обрезанные ногти. Он так и не женился, благо родители умерли рано, боясь потерять драгоценную семенную жидкость. Так повторялось из года в год. Всю его жизнь. На смену молочным зубам пришли постоянные. Когда несколько лет назад после неудачного падения у него образовалась гангрена на стопе он всеми святыми умолял доктора не ампутировать ее. Но когда это все же случилось он заплатил бальзамировщику и хранил ее в плотной формалиновой банке на полке в самом дальнем углу шкафа.

  Сегодня, придя в мастерскую Бохенского, он выложил два аккуратных пакета. Его просьба, сделать из принесенных волос парик, а из зубов вставную челюсть, вызвала удивление у хозяина.

  - Зачем тебе это Итай? - спросил Бохенский. - Я в жизни не исполнял столь странного поручения.

  - Знаешь Якоб, - тихо молвил Шульзингер. - Когда я родился - я одолжил это тело у Бога и хочу полностью отдать свой долг.

  - Я знаю тебя много лет, - покачал головой лавочник. - Ты вел праведную жизнь, нигде не оступился. Ты ему ничего не должен.

  Но Шульзингер только пожал плечами и, развернувшись, молча пошел к двери...

  ... Он лежал на кровати в парике из черных и седых волос. Во рту блестела лунным светом серебряная челюсть. Но в этой своей нелепости он был совсем не смешон. В последние минуты он собрал все свои мысли, клетки, мечты, все то чем он жил эти годы. Словно сидел на перроне со всеми пожитками. Он увидел себя маленьким, бегущим вдоль домов с леденцом за щекой. Быстрее ветра. А впереди улыбающиеся мать с отцом. Мама чуть присела и протянула руку...

  - Mom! Мама! - радостно закричал он.

  Говорят, нужно трижды повторить это слово в определенный момент, и ты сразу станешь перед Богом. Что и сделал старина Шульзингер...

  ... По завещанию все имеющиеся ценности, деньги и кредитные расписки были переданы для постройки синагоги. Редкое собрание книг передано в главную еврейскую библиотеку на Тломацке.

   Даже сейчас, пройдя в самый край кладбища в Брудно, можно увидеть полуразбитую мацеву. На ней написано, что здесь похоронен Итай Шульзингер и что "душа его завязана в узел жизни".