Жак Де Моле

Король молча начал обходить Мариньи слева. Палки под рукой не оказалось, и поэтому пришлось взять меч. В этот момент Филипп действительно был уверен, что его камердинер создан из глины, что он результат колдовства и больше ничего. И если ударить эту ожившую фигурку по голове острым андалузским мечом — подарком короля Хайме II, то вместо крови в воздух поднимется лишь пыль. Да, это он, король Франции, создал из праха много подобных человечков, злых кукол, готовых на все, как джинны из восточных сказок, о которых рассказывали ему еще в детстве крестоносцы. Этих рыцарей, вернувшихся из далекой Палестины, было много при дворе отца и особенно, как рассказывали очевидцы, при дворе деда. Они играли с будущим наследником престола. Филипп любил запускать руки в их нечесаные бороды, любил этот удушливый запах пота, исходивший от их тел, но главное, любил их бесконечные рассказы. Больше всего маленькому Филиппу нравилось слушать о том, как первые крестоносцы вышли к берегу Мертвого моря, поразившего их плотностью воды, на которой можно было держаться, словно пробка. Вода эта обладала невиданными лечебными свойствами. И она наверняка могла бы исцелить его милую Жанну...

Но крестоносцы проиграли битву и оставили сказочную Палестину с ее заколдованным Мертвым морем, с ее голубым небом, низкими горизонтами и с ее Богом, который теперь не так благосклонен к царственному роду Капетингов. Разве им можно простить такое предательство? Они обманули, они предали его, Филиппа, предали первую детскую любовь. Любовь к далеким странам, к сказкам Востока, к славным подвигам деда, короля Людовика, прозванного Святым. И остался теперь в воспоминаниях лишь удушливый запах пота да ощущение грязи, неудобства и высохшей глины, из которой приходится творить мерзких уродцев. Если Бог оставил королевство, то теперь королю надлежит взять на себя его функции и творить «новых людишек».

— Увы, сир, я явился к вам с плохой новостью, — осмелился произнести Мариньи и тем самым вывел короля из опасного забытья.

— А разве есть новость хуже, чем та, с которой прево осмелился прервать мой ужин? — произнес Филипп и поставил тяжелый меч на прежнее место.

— Есть, сир, — еле выдохнул Мариньи, с облегчением следя за его движениями.

— Говори. Я слушаю.

— Бунтовщики сильнее нас, сильнее королевской гвардии. В любую минуту они могут ворваться во дворец.

Филипп пристально смотрел на своего камердинера, но не видел его сейчас. Перед его взором вновь предстали видения. Это было поле боя. Король ясно узрел величественную фигуру своего знаменитого деда в безнадежной битве при Мансуре. Дед был бледен, измучен дизентерией до такой степени, что вынужден был вырезать сзади штаны, чтобы не терять времени в битве. Коричневая жижа не переставая стекала по исхудалым ляжкам будущего святого. Филиппу даже показалось, что в нос ударил сильный запах испражнений. Увидел Филипп и графа де Суассона, который, не переставая размахивать двуручным мечом и прикрывая спину Людовику, выкрикнул своему товарищу Жуанвилю: «Сударь, пусть вопят эти канальи, но клянусь Господом, мы еще будем вспоминать об этом дне в дамском обществе!»

Какое величие! Какое благородство даже в этих испражнениях святого! Но это тамплиеры, это все они! Они предали Святой крест, предали дело, ради которого дед перенес страдания сарацинского плена, позор и унижение!..

— Вам надо немедленно оставить дворец, сир, — вновь произнес Мариньи, пытаясь обратить на себя внимание.

«О чем хлопочет этот карлик? Что ему надо? — пронеслось в мозгу у Филиппа. — Это я наплодил их, мелких людишек. А все потому, что не осталось уже тех, кто отправился с дедом в безнадежный крестовый поход. Не надо никакой королевской гвардии. Надо лишь воскресить хотя бы десяток тех рыцарей, что дрались с моим бедным, моим больным, моим святым дедом в той битве. И эта чернь у королевских ворот в полной мере вкусила бы, что значит царственный гнев одного из Капетингов!»

— Бегство с поля битвы — позор для солдата! — произнес вслух король, выходя из забытья.

И Мариньи понял, что начиналась обычная игра. Королевский камердинер как раз отличался тем, что иногда ему удавалось прочитать некоторые из мыслей своего повелителя. Наверное, именно этого умения сейчас от него и ждали. Попасть в цель следовало с первого выстрела. Второго шанса просто могло не предоставиться. Быстро произнеся про себя «Pater Noster», Мариньи сказал:

— Но мы имеем дело не с армией, сир. Мы имеем дело со стихией, ибо слепой гнев толпы подобен стихии.

— Короли — помазанники Божьи. Бояться стихии им не подобает. Ибо сказано в Писании, что без воли Господа и волос не упадет с головы избранного.

«Уговаривай, уговаривай своего короля, камердинер! Не бежать же мне, в самом деле, поджав хвост, от своих подданных. Давай, Мариньи, я жду. Толпа наверняка уже ломает королевские ворота».

— Да, но святые отцы утверждают, что человек все обязан сделать, чтобы спасти свою жизнь.