В следующем году население Акры встретило Генриха II пылко и с радостью. Магистры трех военных орденов, собравшись в резиденции Храма, договорились оказать нажим на Эда Пуалешьена, укрепившегося со своими сторонниками в замке, «и добились того, что мессир Эд Пуалешьен пообещал сдать замок трем орденам... и четыре дня спустя замок был сдан, и он [король Генрих II] поселился в оном»140. А 15 августа 1286 г. Генрих был коронован иерусалимской короной в Тире — традиционном месте королевских коронаций. Восточные франки вновь объединились, но слишком поздно! с анжуйским уклоном было покончено, но на Кипре уже никогда не забудут слишком деятельного участия Боже и тамплиеров в союзе с Анжуйцами.
Что касается политики хороших отношений с мамелюками, она никогда не встречала единодушной поддержки, пусть даже многие из тех, кто тогда ее критиковал, были прожженными лицемерами.
Когда эмир Салах предупредил Боже о неминуемом нападении Калауна на Триполи, магистр ордена Храма сообщил об этом властям города. Полагая, что их защищает перемирие, «оные из Триполи», по выражению Тирского Тамплиера, ему не поверили, и некоторые говорили «дурные слова о магистре, каковой делал сие, дабы их напугать». Когда армия мамелюков вступила на франкскую территорию, Боже сделал еще одну попытку и послал брата Редкёра (Руя де Куэро), рыцаря, занимавшего в ордене важный пост — командора Триполи, еще раз предостеречь город. Некоторое время еще спорили, «верить или нет», и наконец поверили141.
Слишком поздно. 26 апреля 1289 г. Триполи пал. Подозрительность проявилась и тогда, когда в следующем году Калаун начал готовиться к окончательному наступлению на Акру. Власти города опять-таки полагались на перемирие. Калауну было плевать на последнее, и он уже начал приготовления, когда глупый поступок группы ломбардских крестоносцев, недавно высадившихся, дал ему оправдание, в котором он не нуждался: эти крестоносцы перебили в Акре мусульманских купцов (а заодно и сирийских христиан, походивших на таковых). Поведение Боже опять-таки было двусмысленным. Он предложил совету, — который собрался, чтобы рассмотреть требования, выдвинутые Ка-лауном после этого преступления, — выдать всех, кто в тюрьмах Акры (как в королевских, так и в орденских и венецианских) «должен умереть за свои злодеяния, и сказать, что оные и нарушили перемирие, убив подлых [в смысле незнатных] сарацин»142. Некоторые одобрили это, но большинство отвергло такую идею: выдать христиан, даже преступников, неверным — никогда! И этого сделано не было.
Калаун, а потом его преемник аль-Ашраф Халиль продолжили свои приготовления, скрывая свои намерения, но «Эмир Салах, адмирал [эмир], каковой был другом магистра Храма, дал знать означенному магистру, что султан во всяком случае намерен пойти осадить Акру, о чем магистр Храма дал знать всем сеньорам Акры, а они не пожелали ему верить»143. Лишь смерть Калауна в октябре 1290 г. дала краткую отсрочку беспечным жителям Акры.
Эти поступки Боже или, может быть, их излишняя демонстративность, так как, подчеркну, они не были характерными для него, вызвали скрытое недовольство внутри самого ордена. Я уже цитировал показания Жака де Моле, но среди тамплиеров, допрошенных во время процесса, об этих фактах говорили и другие. Пьер из Но-бильяка, сержант из Лиможского диоцеза, допрошенный 10 мая 1311 г., «также сказал, что оный брат Гильом водил большую дружбу с султаном и сарацинами, ибо иначе ему было бы невозможно за морем выжить со своим орденом»144. Это благожелательное мнение. В показании Гуго де Нарсака от 8 мая того же года уже больше критичности. Говоря о заблуждениях, в которых упрекали тамплиеров, он сказал, что «эти заблуждения родились за морем, где часто разговаривали с сарацинами, и Гильом де Боже, некогда магистр ордена, и брат Матье Дикарь, рыцарь, завязали большую дружбу с султаном и сарацинами; и оный брат Матье вел с ними разговоры, и брат Гильом содержал нескольких сарацин на жалованье, когда хотел; и они говорили, что делают это ряди вящей безопасности их же. Но иные это оспаривали»145. Гуго де Нарсак никогда не был на Востоке; он получил свои сведения из свидетельств братьев, вернувшихся с Востока, с которыми мог встречаться в годы, прошедшие после его приема в орден в 1286 году.
Что касается Гильома Тексториса, священника ордена, допрошенного 30 марта 1311 г., он настроен откровенно критически: он «часто слышал от братьев, имен которых уже не помнит, что заблуждения, в которых ему признавались на исповедях, были насаждены в ордене после смерти Гильома де Боже, магистра ордена, против которого тогда выражались весьма великое возмущение, недоверие и негодование»146.